Глава XXXI
Вечером 18 августа бригада барона остановилась на краю лощины, откуда открывался широкий вид на восток. В южной стороне серела невысокая горная цепь, и плотной массой стали впереди зеленые горы. Туда, в середину их вела дорога-лазейка, по которой барон должен был выступить завтра с рассветом. Вправо от дороги, у самого устья пади расположился монгольский отряд, костры которого скоро запылали по склону полого спускающейся в лощину лесистой горы. В версте или, может быть, даже в полутора верстах на юго-восток от монголов раскинулись полки, батареи, команды пулеметчиков и обозы. В районе расположения унгерновского бивака дорога разветвлялась. По странной случайности барон и его монголы стали вдоль дороги, ведущей на запад, то есть в весьма опасную в данный момент неизвестность; бригада же расположилась фронтом к тому пути, который уходил на юг, к переправе через Селенгу.
Согласно подмеченному за последнюю неделю обыкновению, барон разбил свою ставку с таким расчетом, чтобы монголы служили буфером между ним и полками. Он не доверял уже русским. Унгерн и на походе и на биваке держался в непосредственной близости от этой монгольской части, которую он довел до весьма значительного состава — не менее пяти сотен. Погода с вечера хмурилась и в воздухе чувствовалась острая сырость, может быть, вызванная близостью больших масс холодной воды Хубсугула (озеро, имеющее в длину 130 верст и до 40 верст в ширину, поверхность которого приподнята на 758 саженей над уровнем моря).
В лагере по внешнему виду все обстояло благополучно, то есть горели костры люди варили на них свое обычное мясо, кипятили чай, и лошади мирно паслись по долине. Но было бы весьма опрометчиво в данном случае делать какие-нибудь выводы на основании одной только общей картины внешне спокойного бивака. В унгерновском лагере было отнюдь не благополучно. Хуже всего чувствовали себя офицеры, а их тревожное настроение последних дней не могло не сообщиться и всадникам. В солдатской среде шло брожение, которое впервые проявилось числа 15 августа. Вечером 18 августа в русских и татарских частях шепотом передавалось из уст в уста сообщение «пантофельной почты» о том, что в бригаде генерала Резухина очень нехорошо.
Какие-то монголы, якобы, привезли сообщение об убийстве генерала самими унгерновцами. Вероятно, в связи с этим обстоятельством и в бароновских полках 18 августа тревожные симптомы настолько усилились, что многие из офицеров не могли не почувствовать это нарастание опасных настроений. Татары-пулеметчики, например, предупредили своего командира, что кто-то подал в полках идею перебить всех офицеров и уходить на Дальний Восток: «Но ты, г. капитан, не бойся, мы спрячем тебя и не выдадим», — говорили татары. Так оно или нет, но, во всяком случае, нижние чины достаточно определенно показали во многих сотнях свое отрицательное отношение к урянхайским планам барона.
Иными словами, в бригаде барона Унгерна к вечеру 18 августа сложились типичная для гражданской войны картина разложения воинской части. Дальше же должен был последовать неизбежный взрыв…
Три палатки бароновской ставки были разбиты в полугоре, шагах в двухстах на запад от монгольского дивизиона. Около 12 часов ночи в палатку начальника штаба дивизии полковника Островского вошел начальник объединенных пулеметных команд полковник Евфаритский. Он осветил дремавшего начальника штаба электрическим фонарем и заявил: «Полковник, Вы арестованы. Одевайтесь немедленно и идите в пулеметные команды!» Евфаритский затем приказал вестовому начальника штаба поседлать лошадей, вести их за полковником, и утонул в ночи.
Островский быстро натянул сапоги — больше-то ведь одевать было нечего — и направился к лагерю полков. Его сопровождали вооруженные карабинами татары-пулеметчики. Минут через десять полковник Островский услыхал револьверные выстрелы в той стороне, где стояли палатки барона. Прошло еще несколько минут — вспыхнула беспорядочная ружейная стрельба. Кто и в каком направлении стрелял, установить было невозможно, но казалось, что пули летели в сторону монгольского лагеря и ставки барона. То стихая, то вновь разгораясь, стрельба длилась не менее четверти часа.