Что же касается полковника Казагранди, то барон Унгерн нашел способ самостоятельно расправиться с ним за ослушание. Как известно, половина отряда Казагранди состояла из казаков-джидинцев. Они откровенно не одобряли уход Казагранди на юг, потому что, по общей всем казакам-белопартизанам психологии, мечтали перезимовать в горных приграничных дебрях, где-нибудь неподалеку от своих станиц. Барон использовал этот раздор внутри отряда, чтобы захватить Казагранди при посредстве его собственных подчиненных.
Унгерн послал вдогонку за Казагранди сотника Сухарева, который ранее служил у Казагранди и по этой причине имел достаточное количество друзей среди казаков того отряда. Отправляя Сухарева в командировку, барон вручил ему запечатанный пакет, с приказанием вскрыть после выезда из лагеря на Селенге. В пакете значилось: «Казагранди расстрелять, а отряд привести на соединение с дивизией». Сухарев выполнил лишь первую часть полученного им предписания. Именем барона он арестовал Н. Н. Казагранди и приказал расстрелять.
Удивляет во всей истории то, что безусловно храбрый и решительный в прошлом боец Казагранди позволил себя легко, без борьбы арестовать, отлично сознавая, что вслед за арестом обязательно и быстро последует смерть. Но таково уж свойство настоящего, большого террора, что он прежде всего парализует желание бороться за свою жизнь, а затем — даже и за честь.
Отряд полковника Казагранди находился не менее чем в 500 верстах от Ергина (где был построен мост на р. Селенге) и верстах в 180–200 юго-западнее хурэ Дзаин-гэгэна (иначе Дзаин-шаби), когда Сухарев догнал отряд. Во исполнение распоряжения барона Унгерна, Сухарев встал во главе отряда и повернул на север; но на 7 — 8-й день похода его убедили отказаться от мысли о присоединении к барону. Тогда Сухарев повел желающих следовать за ним в Приморье через Маньчжурию. Сухарев проскочил мимо Урги (через Чойрын), но до места не дошел. По недостатку опыта и по причине отсутствия у него выдержки, он ввязался в ненужный бой с китайцами возле ст. Куаньченцзы, бывшей Китайско-Восточной железной дороги. В неравном бою погибло 50 % крошечного отряда, а сам Сухарев дошел до такой степени отчаяния, что убил свою случайную подругу, сестру милосердия Громову, и затем застрелился.
На этой фразе можно закончить краткое сообщение о судьбе отдельных отрядов, так или иначе связанных с монгольской эпопеей, и в дальнейшем излагать лишь то, что имеет самое непосредственное отношение к барону Унгерну.
12 июля конный полк перешел на левый берег р. Селенги. Через несколько дней туда же были переведены три сотни 4-го полка. С этого момента на правой стороне реки оставалось лишь интендантство, вверенное охране дивизиона 4-го полка. Необходимую и, так сказать, портативную часть запасов быстро перебросили на правый берег. Остальное же интендантское имущество барон приказал вывезти в западную Монголию — в Улясутай или в другой какой-нибудь пункт, в зависимости от обстановки. Барон предвидел опасности, с которыми придется столкнуться г. г. интендантам сразу же, как только они оторвутся от боевых частей дивизии, но с другой стороны — куда же прикажете деваться? Выбора не было.
На Селенге барон расформировал свой штаб, состоявший из войскового старшины Львова и адъютанта есаула Макеева. Вновь назначенный начальник штаба полковник Кастерин не без юмора передавал некоторые детали, связанные со вступлением в новую должность. Так, например, получив словесное распоряжение начальника дивизии — приступить к исполнению обязанностей, он доложил о своей полной неосведомленности в штабной работе, к которой он, к тому же, не чувствовал ни малейшего призвания. На эти доводы барон с живостью возразил, что именно по этой причине Кастерин и должен считать себя самым подходящим начальником штаба, так как и он в свою очередь не терпит настоящих штабных офицеров.
Кастерину ничего не оставалось, как только поблагодарить барона за честь. Полковник взял затем смелость испросить инструкций хотя бы на первое время, но барон отмахнулся рукой и только отрезал: «Да делайте, что хотите!» На основании этих, весьма общих указаний Кастерин отправился принимать должность от своего предшественника. Не найдя его в палатках штаба дивизии, обратился к ординарцам, которые с готовностью указали деревья, где сидели арестованные Львов и Макеев. От имени начальника дивизии Кастерин освободил их от наказания, а затем стал расспрашивать о том, что у них здесь делается и в чем состоят обязанности начальника штаба при бароне. В ответ па эти слова войсковой старшина Львов с мрачным видом снял фуражку и, показывая голову, сказал: «Вот что у нас делается…» После столь убедительной аргументации Кастерин ни о чем уже больше не допытывался, но в дальнейшем, являясь к барону, прятал, по его словам, в левый рукав маленький «Маузер».
12—15 июля в верхнем и среднем течении Селенги пролились сильные дожди. Река вздулась и вышла из берегов. Временный мост, не рассчитанный на бурное повышение уровня рек, был смыт и унесен течением с легкостью соломинки. Переправа строевых частей через реку не вызывала осложнений, потому что барон основательно вытренировал своих солдат в плавании, не только рядом с лошадью, а также — и сидя в седле. Он выдавал крупную денежную награду, если всадник при этом не замочит седельной подушки. Интендантское же имущество после разрушения моста перевозилось на батах (монгольские челноки) без каких бы то ни было затруднений.
Но вот с быками пришлось основательно повозиться, прежде чем удалось перегнать их на левый берег, потому что они упорно не желали плыть, невзирая на усиленные к тому побуждения со стороны нескольких десятков погонщиков. Надлежало же во что бы то ни стало переплавить через Селенгу несколько сотен быков, и барон очень был озабочен этим вопросом, потому что мясо рогатого скота являлось единственным предметом питания дивизии. Первое служебное поручение нового начальника штаба дивизии заключалось в руководстве переправой животных. Мрачно взирал он на открывавшуюся перед ним картину: на могучую реку, зажатую лесистыми сопками, дым костров и суетливую толпу копошащихся в воде, дико орущих людей. Вероятно, полковнику не по душе пришлась роль погонщика скота. Может быть, по этой причине за весь первый день перетащено было на другую сторону лишь два-три десятка из всего гурта. К общему удовольствию — и барона, и его наштадива, и измученных продрогших пастухов — к месту переправы 16 июля подошел ротмистр Забиякин.
Со своей сотней он ходил «на уртонских» догонять коменданта Ван-хурэ, капитана Толстова, чтобы забрать 2 орудия, оставленные там бароном. Забиякин догнал Толстова на втором уртоне за хурэ Дзаин-гэгэна (Дзаин-шаби) и вовремя доставил обе пушки. Посылая ротмистра в эту экспедицию, барон пояснил, что Забиякин должен рассчитать свое возвращение таким образом, чтобы прибыть обратно не позднее вечера 16 июля; если он не попадал в Ергин к указанному сроку, то должен был уходить с Толстовым на запад.
Барон приказал этому энергичному офицеру заняться быками, что и было выполнено за одну ночь. Утром 17 июля весь гурт пасся уже на левом берегу.
Теперь все было готово для похода. Дивизия имела 4 полка (22 сотни), отдельный дивизион хорунжего Шеломенцева-Бишерельту-гуна (3 сотни), 40 тяжелых пулеметов (в строю), разбитых на 4 команды и артиллерийский дивизион из 8 орудий конно-горного типа (непригодные к горным дорогам французские пушки и снаряды к ним взорвали).
Из вышеприведенного приказания, данного ротмистру Забиякину, можно сделать вывод, что барон наметил выступление в поход на 17 июля. У барона имелись сведения, что красные вливались в Монголию по тракту Кяхта-Урга. На левом же берегу Селенги конные красноармейские части в продолжение последней недели 10–17 июля ежедневно беспокоили нашу сотню, стоявшую в заставе на Баян-голе, у Сухаревской заимки (пасхальная стоянка генерала Резухина). От лагеря дивизии до Баян-гола насчитывалось около 20 верст.
Барон много гадал в тот период своей жизни; и это казалось вполне естественным, если принять во внимание, что он не начинал никакого, даже незначительного, дела, не справившись предварительно через гадальщика об успешности будущего предприятия. Тем более, конечно, внимания он должен был уделять гаданиям, приступая после троицкосавского разгрома к новым боевым операциям.