В письме ты найдешь кусок янтаря с распятием внутри.
Не думай, я не ударился вдруг в религию предков и не собираюсь обращать тебя в католичество. Все гораздо чуднее, чем можно вообразить.
Я знаю, как ты неравнодушен к нашему народному творчеству — надеюсь, глиняные колокольчики еще звенят в твоем доме, — но поверь: это не изделие какого-то хитроумного ремесленника. Похоже, это вообще не дело человеческих рук. Его, можно сказать, само море выбросило к моим ногам — вместе с другими кусками янтаря, уже ничем не примечательными.
Я помню тот день — мерные волны, легкий ветер, узор облаков на небе и шепот сосен на обрывистом берегу, мокрый песок пустынного пляжа… Я могу точно показать место, где нашел ЭТО. Не приснилось же мне оно!
Представь себе разброд моих мыслей. Что это — Божье чудо? Или вся наша хронология — миф, а время способно шутить? Или Спасителю нынче стукнуло не двадцать веков, а двадцать миллионов? Или динозавры уже были христианами? Ну как этот крест мог попасть в смолу деревьев, исчезнувших задолго до появления человека на Земле?
Вооружившись лупой, как Шерлок Холмс, я решил рассмотреть находку повнимательнее — и меня ждало новое невероятное открытие. Посмотри сам и согласись со мной: распятый на кресте — не Иисус! По-моему, там вообще не человек. Разве что сумасшедшему пришло бы в голову изобразить Спасителя в подобном виде, но откуда этому безумцу взяться в лесах палеогена?
Дальше было еще интереснее. Я заметил, что мое странное распятие светится по ночам — то ярче, то слабее. По-моему, это как-то связано с фазами Луны. А может быть, я невольно фантазирую? Тут нужен научный подход — и это еще одна из причин, почему я обращаюсь к тебе. Ты работаешь в университете — покажи янтарь ученым, пусть они разберутся.
На меня он, похоже, плохо действует. Когда я клал его рядом с собой на ночь, мне снились кошмары, которые я однако никак не могу вспомнить. Но последний случай меня просто доканал. Помнишь нашу скамейку у озера? Как-то я вышел там посидеть вечерком при свете Луны… но вдруг из воды бесшумно появились какие-то длинные черные тени, и устремились прямо ко мне! Конечно, я тут же дал деру, так и не узнав, что это за существа.
Ты скажешь: наверное, то были бобры. Мы с тобой видели подгрызенные ими деревья и глубокие норы в берегу. Но звери эти слишком пугливы, чтобы показываться человеку. И разве у бобров бывают глаза, горящие красным огнем?
Хочу тебе рассказать еще об одном открытии. Изучив распятие настолько подробно, насколько позволила прозрачность камня, я обнаружил надписи на кресте. Это не наш алфавит, и не ваш. Такие символы никому не известны.
Но мне кажется, я видел их в детстве на руинах замка и каменных плитах, что белеют на дне озера при хорошей погоде. К сожалению, теперь я уже ничего не могу найти. Может, память подводит меня?
Отправляю тебе янтарь и с нетерпением жду ответа.
Желаю здоровья и успехов в работе,
твой друг Ян."
Прочитав письмо, я вздохнул. Похоже, из наших бесед этот простой парень так и не уяснил, что время пламенных естествоиспытателей и ученых энциклопедистов давно прошло. Нынешние ученые в массе своей — скорее винтики в тяжело скрежещущей машине; служащие, задавленные бумажной рутиной и борьбой за выживание; узкие специалисты, готовые проявить прискорбное непонимание во всем, что выходит за рамки их деятельности. Но даже если бы…
Самое грустное было в том, что загадочной находки в конверте не было. Осталось только немного янтарной крошки. Забыл сказать, что письмо пришло поврежденным, о чем имелась соответствующая надпись на боку. Бумага была сначала порвана, а потом заклеена пластиком. Подобное совсем не редкость при международных пересылках.
Что там ищут — валюту? наркотики? компромат? Или зря мы грешим на чью-то злую волю и неуемное любопытство, а виною всему случай? Не знаю… Может, Ян и не клал янтарь в свое послание, и письмо его — хитроумный розыгрыш, фантастический рассказ начинающего писателя? Помнится, ведь он завидовал мне в этом плане!
Так и не решив, что можно ответить на странное письмо, я отложил его в долгий ящик. А вскоре и забыл за чередой новых событий, всколыхнувших страну. Взрыв на Пушкинской площади, гибель подводной лодки «Курск», пожар на Останкинской башне… и новые столкновения в Чечне.
Почему же нам так не везет в это время года?
Или верно сказано в забытых преданиях: август — месяц древнего бога Йог-Сотота, что нисходит на прОклятые земли, дабы собрать нечестивую жатву. И неведомо людям, кто снимет проклятие и остановит погибель.
Так или иначе, за августом пришел сентябрь. Начался учебный год — изматывающий марафон, вечная битва с равнодушием и невежеством; сотни лиц, сливающихся в серое пятно; бумажная волокита и всяческая суета. Хмурое небо оплакало нас дождями, а потом пошел снег.
Я вспомнил о своих литовских знакомых только под Рождество.
И позвонив им, чтобы поздравить, услышал скорбную весть.
Ян утонул, катаясь на лодке поздней осенью.
Вскоре после этого озеро покрылось льдом.
29 августа 2000
Рафаил
Мы познакомились с ним на собрании литературного клуба «Монолит» в 92-ом. Сборища эти происходили в Зеленограде, в полуподвальном помещении одного кафе. Местным это было достаточно удобно, а нам, москвичам, приходилось добираться сначала на метро, а затем на междугороднем автобусе. Туда мы обычно ехали по отдельности, а обратно — вместе, так было веселее и безопаснее.
Одним из нас и был симпатичный парень с длинными каштановыми волосами, загадочной улыбкой и библейским именем Рафаил. Он тоже считал себя великим писателем-фантастом, несмотря на отсутствие публикаций. Рукописей его, однако, никто никогда не видел. С произведениями автора мы знакомились только в его собственном пересказе, что у меня лично вызывало сомнения в их существовании. Впрочем, идеи и замыслы в нашей работе — уже полдела.
Мы горячо обсуждали самые разные темы, смешивая фантастику и реальность, не всегда понимая, на каком мы свете. Мне запомнилась, например, идея Рафаила о том, что Атлантида и прочие таинственные страны существовали и продолжают существовать на иной Земле, с другими очертаниями моря и суши, а миф о потопе возник от разъединения космических сфер.
Через год-полтора «Монолит» развалился, как и многое в этой стране, от пустопорожней болтовни и склок в руководстве. Поторчав пару раз перед запертой дверью, мы вернулись в Москву не солоно хлебавши. Лишившись руководящей и направляющей силы, разбежались по своим углам, чтобы вариться в собственном соку. Пути наши разошлись…
Как-то, разбирая горы старых бумаг у себя на столе и вокруг, я наткнулся на клочок бумаги с именем и телефоном. Меня словно ударило током — перед внутренним взором промелькнуло внезапно ожившее прошлое, когда мы были еще так молоды и наивны, а будущее рисовалось в самых радужных тонах.
В тот же день я позвонил Рафаилу — а он ничуть не удивился, словно мы расстались только вчера, и пригласил к себе.
Раньше я никогда не был у него, и адрес мне ни о чем не говорил. Это оказалось далеко — на другом конце Москвы, у предпоследней станции по ветке метро. Рафаил предложил встретить меня прямо там, у выхода, поскольку объяснить на словах дорогу до своего дома затруднялся. Возражать было глупо.
Должен признаться, что я вообще плохо ориентируюсь в незнакомых районах города, хоть и всю жизнь живу в Москве. Несмотря на евклидову логику и ценные указания доброжелателей, ноги словно сами несут меня прочь от намеченной цели, как заколдованные. Частенько мне приходилось блуждать в трех соснах, чтобы потом обнаружить искомое буквально под носом.
Когда я вышел из метро, Рафаил уже ждал меня. За прошедшие годы внешне он практически не изменился. Да и внутренне, казалось, тоже.