Он вернулся домой с приятным ощущением усталости во всем теле, какое бывает у боксера после разминки, и сразу же улегся в постель и крепко заснул.
На рассвете в понедельник выпал иней; стояла поздняя осень, зима была близка. Дарки поднялся, когда лучи солнца стали одолевать морозец. Умылся, надел штаны, тяжелые ботинки и закурил. Прохаживаясь по двору, он временами начинал кашлять, как это бывает с завзятыми курильщиками в первые утренние часы. Сегодня это случится, думал он. Такой ли я, как прежде?
Ближе к полудню Кевин снова спросил, пойдут ли они в «Королевский дуб».
— До полудня я не пойду, — ответил Дарки.
Надо дать Янгеру налить брюхо пивом, решил он про себя.
После завтрака Дарки вскипятил в баке воду, чтобы вымыться. Потом пошел в спальню и достал чистое белье. Когда он шел по коридору, жена спросила с дрожью в голосе:
— Ты ведь никуда не пойдешь, правда?
— Нельзя помыться, что ли? — уклонился от ответа Дарки, притворяясь рассерженным.
Перед тем как начать мыться, он ощупал свою широкую волосатую грудь, твердый, но слегка выдающийся живот, выпуклые мышцы на плечах и спине. Мускулы стали вяловаты, сказал он себе, поддались под бременем прожитых лет…
Вымывшись, почистил зубы солью, употребив для этого чистую тряпочку — экономить на всем вошло у него в привычку, — и надел все чистое: фуфайку, трусы, носки, серые спортивные брюки, белую рубашку, а также кожаные туфли на резиновой подошве. Пройдя в столовую, уселся в кресло, развернул газету. Солнце ярко светило сквозь опущенные шторы.
В дверях появилась Кэтлин и сразу сказала:
— Папа, ты не пойдешь туда, в бар?
— Может, и пойду попозже, — пробормотал он, в душе сам не понимая, хочет ли он обмануть этими словами дочь или и впрямь не решил.
Кэтлин стояла неподвижно, видно было, что она сдерживает в душе мучительную боль.
— Папа, — прошептала она наконец, — оставь газету, я должна поговорить с тобой.
Дарки положил газету на колени. Он смотрел на дочь с горечью: ее широкая цветастая юбка уже не могла скрыть отчетливой выпуклости живота.
— Ни к чему это, Кэти, — сказал он.
— Нет, выслушай меня, папа! Я знаю, ты прав, а он виноват… Он никогда на мне не женится. Но и так было много сплетен вокруг этого, а теперь и вовсе будет скандал… — Она положила руки ему на плечи. — Папа, ты не должен драться с ним!
Дарки никогда не умел разговаривать с детьми, даже по самым пустяковым вопросам, и теперь у него не было слов, чтобы выразить все, что переполняло его сердце.
— Я буду с ним драться.
Вот все, что он смог сказать.
— Драться! Драться! Почему ты должен драться с ним?
— Потому что я сказал, что буду.
— Потому что ты сказал! — простонала Кэтлин. — Ну а я? Обо мне ты не думаешь?
В комнату вошла Уинни. Она приблизилась к Кэтлин и нежно обняла ее.
— Тебе нельзя волноваться, детка.
Уложив Кэтлин на кушетку у окна, Уинни повернулась к мужу. Она, казалось, обрела какую-то решимость.
— Дарки, ты не так молод, как раньше. И если ты не хочешь думать о себе, подумай о Кэтлин.
— Не могу я думать ни о ком, — выдавил из себя Дарки.
Уинни опустилась у его стула на колени и с мольбой посмотрела на мужа.
— Я замужем за тобой почти двадцать пять лет. Ты редко делал, что я тебя просила. Но на этот раз сделай!
Дарки еще не собрался ответить, а Кэтлин уже стояла на коленях рядом с матерью.
— Папа, — сказала она, — драться с ним… Это только еще больше испортит все. Хочешь, я скажу людям, что это я просила тебя не драться?
Дарки чувствовал — женщины вот-вот убедят его. Они правы. Ну в самом деле, что хорошего будет, если он свяжется с Янгером? Но что-то восставало в нем против этих мыслей. Я готов послушаться их, ведь я не хочу драться с Янгером, мелькнуло у него в голове. Сознание того, что жена и дочь правы, нежелание сдаться и назвать себя трусом — все перемешалось, он уже не понимал, где начинается одно и кончается другое. Он искал слов для ответа и не находил их.
С улицы донесся шум, какие-то люди кричали, перебивая друг друга. Послышался громкий голос:
— А ну выходи, давай драться, паршивый мерин!
Обе женщины затрепетали, как вспугнутые птицы. Дарки сбросил с колен газету и на цыпочках подбежал к окну. Он чуть отодвинул штору, так, чтобы видеть улицу, а самому остаться незамеченным.
На тротуаре перед домом стоял Джимми Янгер, окруженный доброй полдюжиной своих дружков. Вид у них был грозный.
Лицо и ухватки Янгера — огромного парня в рубашке с засученными рукавами, синих матросских штанах и белых туфлях — выдавали неотесанного деревенщину. Он стоял, широко расставив ноги, с видом заправского боксера; ноздри его раздувались, он словно уже чуял запах крови невидимого противника.