Ну а сам он ничего не мог утаить от матери! Вот ведь ей ни разу не приходилось видеть, как появляются зеленые зайцы, но она сразу знала их имена. Юрка и тот путался поначалу, она же — никогда. И хотя привязывалась к ним, ласковым и веселым, так же крепко, как сын, но радовалась, что это — не навсегда, что рано или поздно наступает им время уйти — и вернуться к своим. Юрка жалел, что вернувшиеся потом все забывают, как будто и зря они с матерью старались, а она уверяла: «Не зря! Ведь у них остаются сны…»
И были, конечно, ведомы матери все туманные размышления и предчувствия сыновнего, пока еще не проснувшегося, сердца… Когда на склоне Кленовой сопки в прошлом году вдруг появилось дерево незнакомой породы — именно появилось в одночасье: с двухъярусной кроной зеленого и густо-синего цветов, с полупрозрачным янтарным стволом, в котором мерцали разноцветные огоньки, — Юрке сообщил об этом дождик, и мальчишка не собирался никому открывать тайну. Но мать бог знает как проведала об этом и до того испугалась, что на время лишилась речи. Наконец она немного пришла в себя и, завернув в свой любимый шелковый черный с розами платок самое драгоценное их достояние: пухлый том, в котором поместилось все собрание Пушкина, старославянской вязью написанную Библию и подаренную Юрке еще в детстве книгу сказок, быстро побежала в лес.
Обуреваемый любопытством, Юрка крался следом. Понятно, мать знала о слежке, но со временем Юрка догадался: она и хотела, чтобы сын видел происходящее, оставаясь при этом невидимым сам, — для пущей безопасности.
Мать разложила у подножия дерева свои приношения и стала, покорно опустив голову.
Ожидание длилось так долго, что Юрка в кустах притомился, и вдруг его бросило в жар: подножие янтарного ствола медленно, бесшумно таяло… И только сейчас он заметил, что на траве уже нет ни книг, ни даже платка, на котором они лежали! А ствол чудо-дерева все уменьшался, уменьшался, и скоро обе кроны сами собой повисли в воздухе, и птицы, которые уже прижились было на их ветвях, в испуге вспорхнули, загомонили, и тотчас все разом умолкло…
И вот нижняя крона, зеленая, растворилась в воздухе, а верхняя, синяя, взмыла вверх, покружилась над лесом, словно прощаясь, — и слилась с небесами.
И снова привычная разноголосица воцарилась в лесу, а Вера, с облегчением отвесив поклон тому месту, где только что стояло неведомое дерево, поясной поклон, легко и весело пошла прочь. И сколько ни допытывался потом Юрка, что же это было, она отмалчивалась, оставляя сына одного в дремучем лесу бесчисленных догадок.
Ох, скорее бы увидать ее и убедиться, что ничего плохого не случилось! Дом уже рядом…
И в этот миг жаром овеяло его, словно где-то невдалеке занялся огонь.
Черта с два они нашли бы чего-нибудь, если б не случай!
Когда, смертельно усталые, разочарованные неудачами, они набрели вдруг на озерцо, лежащее среди каменной осыпи, полное теней и туманов, словно живой, дышащий овал, то кинулись к нему поскорее напиться. Вода же оказалась горько-соленой! Особенно томился жаждой Гамма, и его возмущение причудами здешней природы было особенно сильным. Он громко матерился, прыгая по скользкой осыпи, как вдруг нога его подвернулась — и он неуклюже повалился, цепляясь за камень. Тот послушно покатился, и в земле открылось углубление, а проще сказать — яма, в которой… в которой…
Там лежали четыре «револьвера», обломки теодолита, термос, рюкзак и транзистор — и это было, видимо, все, что осталось от людей, побывавших на этом Острове…
Но где же сами люди?! Обо всем, теперь понятно, знает эта Вера Королева… И ясно, что с ней ухо надо держать востро, а оружие наготове. Они снова бросились в путь, но страх холодил сердца, поэтому какие-то полверсты растянулись на несколько километров. Но вот наконец-то впереди открылась поляна, узкая речка, огород-сад по берегу и — бревенчатая избушка, светившаяся сквозь ветви осин и черных берез.
Постояли. Вершины деревьев задыхались от солнца и грохота ветра, а здесь, у корней, у папоротников, у грибниц, было сыро и тихо.
Да, тихо. И никого.
— Оружие приготовить, — негромко скомандовал Альфа, и Сигма сунул руку за пазуху, словно его обуяла чесотка.
И вдруг из-за кустов выскочило что-то, метнулось через тропу…
Ударила молния — Бета опустил руку с оружием.
Гамма выругался севшим голосом.
Зверек, которого влет, с быстротой и меткостью робота, сбил Бета, очень напоминал зайца — только не серого, не белого даже, а зеленого цвета!
Зеленого — как трава, как листья, как, чудилось, самый воздух здесь, как все это дикое, непостижимое лесное празднество…
И вдруг Бета содрогнулся, словно и его прострелило — но только мыслью. Диковинной, будто бы вовсе и не его, чужой какой-то мыслью: все здесь мгновенно — и вечно. Эта красота странна — и безусловна. Она бессмысленна — и необходима. И она-то пребудет всегда, она-то возродится, даже если человек всю землю обратит в место захоронения. Возродится — и тогда уж не оставит на лице планеты и морщинки памяти о роде людском! Занялся дух, что-то томило, какая-то тоска ядовитая… Но он не ушел дать волю памяти, потому что на веранде избушки, меж точеных столбиков, показалась статная женская фигура.
Она!
Всплеснув руками, женщина бросилась вдоль речки и с разбегу рухнула на колени, схватила опаленный зеленый комочек; прижала к груди со слезами:
— Пашка! Глупый! Зачем ты к ним?! Бедный ты…
«Пашка? Почему Пашка?» — разом подумали все четверо.
— Ну ладно, Королева. Хватит причитать. — Тон Сигмы суров. — Встань-ка да ответь нам на пару вопросиков. Думаешь, живешь в лесу, молишься колесу, так и спросу с тебя нет?
Она не шелохнулась. Тогда Гамма раздраженно тряхнул ее за плечо. И вскрикнул невольно: от неловкого движения рука повисла плетью!
А женщина бережно уложила зеленого зайца на траву и встала с колен, по-прежнему не поднимая глаз. То ли слез своих застыдилась, то ли омерзительно было на людей, смотреть? И судя по тому, как напрягся ее рот, истинным было именно омерзение.
— Послушайте, Королева! — процедил Альфа. — Сюда, на Остров, в этом месяце было послано несколько человек. Вы их видели?
Она качнула головой.
— Остров не так велик. — В голосе Альфы зазвучал металл. — Вспомните хорошенько!
Опять медленно качнулась ее голова.
— Хватит врать! — вскричал очнувшийся от боли Гамма. — Где они? Мы нашли их вещи! Живы наши люди или… Говори!
— Да это же просто исчадие какое-то! — возопил Сигма. — Как ее только земля носит?!
— Лучше спросите, как она вас носит, — глухо произнесла женщина. — Вы-то разве люди? И разве людьми были те, кто приходил?
— А! — хором вскричали Бета, Гамма и Сигма; Альфа же резюмировал: — Вот и проговорилась! Значит, ты их все-таки видела? И если это твоих рук дело…
— Поедете с нами! — объявил Сигма. — Я как представитель районной…
И вот тут-то она вскинула глаза, и Сигма ощутил такую ломоту во лбу, словно с разбегу ударился о стену! Вера округло воздела руки, сверкнувшие на солнце, не то заслоняясь, не то защищая все лесное племя, но к ней уже метнулся разъяренный Бета — и на миг тоже застыл, когда встретился с нею взглядом. Но не могла же она смотреть в глаза всем четверым сразу! И, то и дело вскрикивая от боли, стараясь не глядеть на нее, они набросились, скрутили руки…
Все замерло в лесу. Чудилось, воздух остекленел…
И в эту тишину вдруг ударил незнакомый голос:
— Стойте!
Слово это забилось в головах, будто колокол, а сердца внезапно сделались стылыми… И тут хлестнуло ветром, да таким, что люди не выдержали его удара! Повалились наземь.
Столбами и колоннами вознеслись над ними деревья, трава захлестнула, опутала.
И почудилось, чьи-то думы и страсти истекают из земли, опьяняют, зачаровывают… Чистые души лесные…