Пока у дворцовых ворот происходила эта необычная сцена, герцог сидел у постели своего умирающего ребенка.
Больной было около восьми лет. Ее большие, миндалевидные глаза уже потеряли блеск и живость, которые так радовали ее родителей, и ввалились в глазные впадины. Вокруг ее век виднелись темные круги, а сильная бледность нежного лица ясно указывала на приближающийся конец этого преждевременно увядающего цветка. Пересохшие губы утратили розовый цвет. Печально было смотреть на эту тягостную сцену.
Ничего не может быть ужасней гóря отца, когда тот становится свидетелем медленной агонии его любимой дочери. Гóря хотя и тихого, но глубокого. Гóря, не находящего выхода в слезах, и поэтому еще более страшного в своих последствиях. Ибо отец, пытаясь заглушить горе, которое мучает его, усмиряет еще одну боль – горе матери.
В это мгновение дверь комнаты, в которой находилась больная, открылась и вошла герцогиня, которая вела за руку Исара, а за ними – придворные дамы и пажи, привлеченные новизной дела и пришедшие посмотреть на необычное зрелище.
Исар не проявлял ни малейшего удивления, когда ступал по мягким коврам монаршего дома или когда проходил через комнаты, покрытые дамастом и бархатом, золотом и мрамором.
Увидев его, входившего так спокойно в сопровождении герцогини, не проявлявшего никого удивления или любопытства и улыбавшегося всякий раз, когда та на него смотрела, никто не мог заподозрить, что этот прекрасный золотоволосый мальчик шел дни и ночи через тернистые леса и спал не под лучшим кровом и не в лучших постелях, а на почерневшей соломе лачуг и хат в баскских горах или на твердой земля. Но это обстоятельство не ускользнуло от внимания герцогини и вселило надежду в ее сердце.
Едва герцогиня вошла в комнату, как герцог, вставший ее на встречу, печально сказал:
– Моя дорогая, у нас не осталось ни малейшей надежды. Наша любимая дочь, несомненно, умрет.
– О, мой друг, успокойтесь, – ответила она. – Кто знает, может быть ее все же удастся спасти?
Увы! У меня нет никакой надежды, – сказал герцог. – Она умирает, дорогая герцогиня, она очень быстро умирает.
Тогда герцогиня повернулась к Исару, который стоял позади нее, и заметила, что он, улыбаясь, смотрит на герцога.
– Кто бы ты ни был, – воскликнула герцогиня, взяв Исара за руку и привлекая к себе. – Правда ли, что ты вылечишь нашу дочь?
– Я пришел, чтобы это сделать, – спокойно ответил Исар.
– Видите, – сказала герцогиня супругу. – Еще есть надежда.
– Кто этот мальчик? – удивленно спросил герцог.
– Не знаю, – ответила герцогиня. – Я встретила его, когда возвращалась из церкви, и попросила, чтобы он помолился Господу за нашу девочку. Он ответил, что пришел вылечить ее.
– Неужели это правда? – воскликнул герцог.
– Да, это так, – ответил Исар.
– Но кто ты? – спросил герцог. – Может быть ты ангел, присланный Богом, чтобы утешить нас?
– Я обыкновенный сирота, мой господин.
– Откуда ты?
– Я пришел из далеких земель.
– Чтобы вылечить мою дочь? – спросил убитый горем отец.
– Да, это была единственная цель моего путешествия. И я всю дорогу шел пешком, днем и ночью, целый месяц.
Все присутствующие на этой необычной встречи удивленно вскрикнули. Герцог взволнованно провел ладонью по лбу и, немного подумав, принял решение. Он направился туда, где лежал без сознания и быстро угасал больной ребенок и сделал знак, чтобы Исар приблизился.
Необычные ответы мальчика и его самообладание возбудили любопытство всех, кто был свидетелем происходящего, и у дверей спальни столпились слуги.
Исар подошел к кровати и некоторое время молча смотрел на бесчувственное тело принцессы, которая едва подавала признаки жизни.
– Вот больная. Сможешь ли ты ее вылечить? – спросил герцог Исара.
Исар не ответил. Он стоял и рассматривал ее. Наконец, он прошептал чуть слышно.
– Значит, это тот цветок, который должен увянуть!
Всеобщее беспокойство было велико.
Неожиданно все присутствующие вскрикнули от радости. Принцесса печально улыбнулась. Это улыбка, несомненно, была первым признаком жизни, который она проявила за последние дни. Герцогиня, повинуясь внезапному порыву, упала перед мальчиком на колени и с таким выражением на лице, которое невозможно описать, разразилась криком, заставившим всех вздрогнуть: