– В таком деле самое главное – место.
– Мы искали подходящее место очень тщательно.
– Пойдет ли Антонио по этой дороге сегодняшней ночью?
– Габриэла надеется, что да.
– И наш отец тоже.
– Значит дело устроено?
– Разве не мы его устроили?
– Но мы еще не решили, как мы это провернем.
– Я клянусь своим топором.
– Я своей стрелой.
– Я своим кинжалом
– Наконец-то мы договорились.
– Но не насчет того, как мы это сделаем.
– Это странно, ведь у нас всегда были одинаковые мысли и идеи.
– Та же ненависть и та же любовь!
– Мы все трое ненавидим лад и согласие.
– Мы ненавидим Антонио Аскуэ
– Все трое влюблены в Габриэлу.
– И Габриэла не любит никого из нас.
Три красные вспышки выстрелили из ветвей старых каштанов и понеслись в ночь.
– А приворотное зелье?
– Оно в роднике.
– Послезавтра она его выпьет.
– На рассвете…
– То есть, ближе к ночи…
– И полюбит одного из нас!
– А если она будет упорствовать дальше и не выберет никого – что тогда?
– Тогда нам будет очень плохо.
– Тогда будет плохо ей!
Вражда, которая слушала этот разговор, скорчила страшную мину и радостно захлопала черными крыльями. Затем она потихоньку подошла к каждому из братьев, каждому из них прошептала несколько слов на ухо и, взмыв в воздух, сказала:
– Успокойтесь, братья! Вам не придется долго дожидаться своего врага.
Голоса утихли, и кроме стонов Ории и размеренного колокольного набата ни один звук не нарушил спокойствия этой ужасной ночи.
V.
Аргидуна сделала полдела. Едва Антонио вернулся домой, как на горизонте прорисовалась и исчезла в дубово-каштановом лесу голубая линия. А лес все больше погружался в темноту и тишину.
Аргидуна, быстрая и беспокойная, словно неутомимая пчела, которая, перелетая с цветка на цветок, снимает нектар, описывала круги над ветвями деревьев. Она зависла над верхушкой каштана, и ее слабый луч на мгновение осветил человеческое лицо. Резкий крик сотряс воздух. Человек закрыл глаза – длинная стрела пронзила его голову. Затем раздался скрежет зубов, звук упавшего тела и металлический, хриплый смех.
А маленький бледный огонек, быстрый и неспокойный, как неутомимая пчела, которая мечется от цветка к цветку, расположился между двумя гигантскими деревьями. На этот раз слабый луч Аргидуны озарил два человеческих лица, которые были очень похоже друг на друга.
Два резких крика прервали ночную тишину. Закрылись две пары сверкающих глаз – длинные стрелы пронзили две головы. Раздался ужасный скрежет зубов, звук двух падающих тел, два всплеска дьявольского смеха, и из пустоты донеслись слова:
– Покойтесь с миром, братья мои. Впервые Вражда желает вам этого.
После этих слов послышался тяжелый взмах крыльев сказочной птицы, которая пересекла Орьяменди, коснулась мыса Игуэльдо, проскользнула над неспокойной поверхностью моря и исчезла в темной, бесконечной дали. А огонек, живой, юркий и неспокойный, как неутомимая пчела, перелетающая от цветка к цветку, уселся на дереве грецкого ореха, растущим над прозрачным родником.
VI.
В очаге дома Аскуэ потрескивают огромные буковые поленья. Приятное тепло, наполняет весь дом и проникает в пристроенный хлев. Этот хлев, коровник, отделен от кухни дощатой перегородкой, вдоль которой стоят кормушки. Над кормушками тянется деревянная решетка, сквозь которые виден скот, устроившийся на ночь. На стенах висят пучки стрел, блестящие луки, ружья, топоры, мотыги и всевозможная хозяйственная утварь. Одним словам – все, что связано с войной и земледелием.
Хуан де Аскуэ произносит литанию. Его дочери, не прекращая работы, повторяют за ним хором и время от времени бросают тревожные взгляды на Антонио, который сидит печальный, задумчивый и механически шепчет семейную молитву.
Рогатые коровьи головы заглядывают через решетку в кухню и большими печальными глазами смотрят на девушек и на Антонио, словно стараясь выведать причину его грусти. Их морды шевелятся, как-будто они вмести со всеми повторяют молитву. Колокольчики на их шеях остаются безмолвными. То и дело раздается воркование голубя, которое добавляет нотку сладкой грусти к этой спокойной сцене. Простой, полный сочувствия знак. Символ чистой и преданной любви.
Тем не менее есть еще кто-то, без кого семейная картина будет неполной. И этот персонаж представляет наибольший интерес. Среди девушек не видно матери. И им не хватает ее самоотречения, ее любви, величайшего Божьего милосердия, исходившего от нее. Потому что ничто так не приближает к Божеской любви, как любовь матери. Место, которое она обычно занимала, теперь было пусто. Это место никто не осмелится занять. Такова была традиция, соблюдавшаяся от поколения к поколению.