— Оставайся с нами. Мы построим тебе простор-
ную избу из самых толстых бревен, и ты будешь жить
в нем вместе с Устей. Ты смекалистый и добрый па-
рень, и мы охотно тебе во всем поможем.
И Чур согласился, но с уговором, что мать Кок-
шага будет жить с ним. Потом семейные Усти, посо-
ветовавшись между собой, решили поговорить с от-
цом Никодимом, хозяином божьего дома. Из их раз-
говора Чур понял, что если с этим стариком не сго-
вориться, то он может причинить много зла. Тут он
ощупал на груди кожаный мешочек и усмехнулся:
не так-то легко и просто кому бы то ни было по-
спорить с волей хозяйки Дикой реки и наговорами
его матки Кокшаги!
Позвали в свою избу и посадили за стол хозяина
божьего дома и долго всякой всячиной угощали. Он
сказал, что можно оставить Чура в семье русов на-
всегда, но надо сначала его окрестить. Чур понял,
что для этого придется ему искупаться в речной по-
лынье и трижды окунуться с головой, пока старик
бормочет над ним свои заклинания и наговоры. За
это он, Чур, должен будет отдать старику все меха,
что добыл на Дикой реке, а Устя подаренное ей оже-
релье и серьги. После этого их обвенчают в божьем
доме. Так понял Чур. И сказал, что он готов иску-
паться в полынье хоть пять, хоть десять раз, но не
понимает, за что он должен отдать с таким трудом
добытые меха? Не за то ли, что будет купаться зи-
мой в реке на потеху всем русам? На это ему ска-
зали, что так надо, так велит их бог.
И в день крещения все пошли к реке. Когда Чуру
объяснили, что надо делать, он быстро разделся и,
придерживая рукой мешочек с амулетом, нырнул в
полынью. И три раз погружался в воду с головой,
пока хозяин божьего дома говорил непонятные сло-
ва. После того он выбрался из полыньи, оделся, и все
ушли в избу. Там этот старик, отец Никодим, украд-
кой сверкнув на Чура недобрым взглядом, строго
спросил:
— А научили ли вы этого парня молиться и крес-
титься? — И поднес к его лицу свой тяжелый мед-
ный амулет. Чур не знал, что делать, и стоял в не-
доумении. Тут Устя показала ему, как надо перекрес-
титься и приложиться губами к медному кресту. За
ней все это повторил и Чур.
— Вот хорошо! — сказал старик. — А теперь
сбрось свои побрякушки и надень святой крест, как
христианин!
И подал медный крестик на шнурке, какие носи-
ли все русы. Чур с готовностью распахнул одежду и
хотел повесить крест рядом с кожаным мешочком*
Но хозяин божьего дома рассердился:
— Свой мешочек брось в огонь, а крест носи!
Только тогда тебе позволят жить в одном доме с кре-
щеным народом. Нельзя, грешно носить божий крест
с разными бесовскими побрякушками!
Вслед за попом то же самое повторили родные
Усти. Чур понял, чего от него требует хозяин божье-
го дома, взглянул на него и встретился с тяжелым и
хитрым взглядом. Тут он отступил от попа на два
шага, словно собираясь с ним биться или поддеть его
на рогатину:
— Э, нет! Никогда не сниму я со своей груди того,
что повесила матка Кокшага! Ни в огонь, ни в воду
не брошу подарка хозяйки Дикой реки!
После этого Чур замолчал, не поддавался угово-
рам и был тверд в своем упорстве, как наконечник
стрелы. А хозяин божьего дома перед уходом сказал,
что чем скорее этот дикарь уберется из селения, тем
лучше для родных Усти и всех, кто за него заступает-
ся. Но, не глядя на угрозы попа, никто не поторопил
Чура уходить из поселка, и он жил в семье Усти как
родной сын до той поры, как сам вдруг надумал идти
в родной край. Наверное, это хозяйка Дикой реки
позаботилась послать на помощь ему раннюю и друж-
ную весну.
За одну неделю потемнел и огрубел снег, затень-
кала капель, запели первые ручейки, а лед на реке
приподнялся и посинел.
Русы провожали Чура как родного и на прощанье
говорили:
— Опять приходи!
Мать Усти в то утро напекла мягких колобков,
завернула их в чистую тряпочку и уложила в его
охотничью сумку. Устя ушла за Чуром до самого кру-
тояра, до той тропинки, по которой осенью впервые
привела за собой этого парня. И было ей невесело,
как в самый пасмурный и холодный осенний день.
Она долго стояла на откосе реки и глядела вслед Чу-
ру до того, как услыхала зов отца:
— Устинья!
Тут Чур обернулся и последний раз помахал ей
рукой. И пошел по льду вниз по Дикой реке. И в такт
его шагам кремниевый скребок и медвежий клык ти-
хо стучали друг о друга.
С каждым шагом в родную сторону сердце Чура
наливалось радостью, а зима в поселке русов каза-
лась чудным сном с невеселым пробуждением. И все
живое на его пути радовалось скорой весне. Черные
пичужки в красных шапках дробно барабанили по су-
хим деревьям. Сохатые олени табунами нежились под
солнцем среди боров. А тяжелые птицы с красными
бровями и белой бородой по утрам напевали так са-
мозабвенно, что любую можно было запросто заколоть
копьем или стрелой. Изредка попадался след, похо-
жий на человеческий: будто прошел кто в растрепан-
ных лаптях — это хозяин берлоги уходил со своего
логова, подмоченный весенней водой. У землянки
уже вытаяли все зимние следы и тропы, словно жил
он тут только вчера. Здесь Чур передохнул, накор-
мил Уголька, просушил лыжи и обувь и, выспавшись,
утром снова отправился в путь. Еще день и ночь —
и он подходил к родному селению.
Чур издали приметил, что тропинка к дому Шир-
мана была еле заметна, не торнее, чем к дому Кок-
шаги. Откуда он мог знать, что после его ухода на
промысел Рутка очень загрустила. Чтобы развлечься,
она снова взялась за привороты. Встретившись с пар-
нем, она шептала ему на ухо приветливое слово и не-
заметно задевала железным коготком поближе к серд-
цу. Парни.-опять повалили на ее крыльцо как на
праздник, и сидели, и дурачились, поджидая, не вый-
дет ли к ним дочка Ширмана. И стали для Рутки сов-
сем постылыми. В середине зимы многие девушки
облюбовали себе парней и ушли жить в новые семьи,
а Чур все не возвращался. Тут Рутка рассердилась.
Нет, не на Чура — на себя и на своих родителей.
Она прогнала от своего дома всех привороженных пар-
ней, разыскала приворотные медвежьи коготки и бро-
сила их в печку. Потом, проплакавши целый день,
отмахнувшись от родительских уговоров, собралась и
ушла жить в избушку Кокшаги. И вот Чур, войдя в
свою избу, радостно удивился: «А, Рутка, ты здесь!»
Он подал матери тяжелый мешок и кожаную сум-
ку и стал раздеваться, а Рутка развешивала его одеж-
ду и обувь для просушки. На шее у нее было ожере-
лье, а в ушах — кержи-сережки, те самые, что хра-
нились в берестяной укладке Кокшаги.
Вот так богатею и скряге Ширману, голове всего
племени, довелось породниться с Кокшагой, вдовой
следопыта Черкана. Долго-долго потом не было меж-
ду Волгой и Ветлугой смелее и славнее охотника Чу-
ра. Изредка ему снилась хозяйка Дикой реки и звала
за собой, обещая удачу. Сердце охотника начинало
биться тревожно и радостно, он просыпался, уходил
искать счастья на Дикую реку. А река не уставала
отваливать пласты берега, открывая все новые дико-
винные вещички и сокровища: оружие, утварь, укра-
шения. И каждый раз вместе с охотничьей добычей
Чур приносил женщинам племени новые бусы, коль-
ца и кержи. И прозвали ту лесную реку рекой Кер-
жей.
Прошло много-много лет, и Дикая река, прокла-
дывая среди лесных дебрей все новые и новые пути-