богохульник и хвастун тальяшка Тать лежал. Живые
же люди, как муравушки, на стены карабкались, кир-
пичи, камни, известь тащили, стены лепили с верой
великой, что простоят они веки вечные, никаким сти-
хиям и бедам непокорные.
А Настасья Горожаночка не забывала своего Да-
нилу Волховца, не затухала в ее сердце любовь к не-
му и ненависть к злодею Джовани Татти. Из года в
год, в погоду и непогодь, каждый вечер она на откос
выходила, к башне Белокаменной, и негромко свою
песню пела. Налетавший с Волги ветер обнимал крем-
левские стены, сердито гудел в бойницах, трепал по-
лушалок и косы Горожаночки, но не успевал осушать
ее слезы, не заглушал песни:
Горы хмурые, высокие,
Воды хладные, глубокие,
Сдвиньте к Волге стены тяжкие,
Что сокрыли ясна сокола!
Волга, реченька могучая,
Проложи русло под кручами,
Размечи струею быстрою
Прах злодея ненавистного!
И Волга, и Дятловы горы слушали ту песню, но
молчали. Молчали до поры до времени, как судьба
неисповедимая, что всю правду жизни знает, да не
скоро сказывает. Спустя много лет, словно исполняя
волю Горожаночки, подточили подземные воды склон
торы вместе с крепостью и башней Зачатия, чтобы
сползли они к Волге оползнем. А башню Белокамен-
ную не тронули, оставили памятником над могилой
мастера, сложившего крепость нижегородскую.
Подбросили к воро-
там Зачатьевской обители младенца. Ночью с Волги
холодом потянуло, озябло дитя и расплакалось. Услы-
хали его келейницы, в тепло внесли, отогрели и при
себе оставили. А когда дитя-девчоночка повыросла,
отдали ее в дочки на Верхний посад. Там, у прием-
ных родителей, и выросла краса Настенка, умелица
да искусница.
В те лета Низовской землей князья Кирдяпы пра-
вили. Вот прослышали басурманы-ордынцы о неладу-
хах между Кирдяпами и задумали Низовский Нов-
город захватить, людей полонить. Подошло войско
ордынское, вплотную ко граду подступило и кругом
обложило. Но поднялись на оборону города все горо-
жане и посадские заодно с воинами. Вражий приступ
отражая, из луков стреляли, копья метали, круглые
бревна с горы на басурман скатывали. Запоет стре-
ла — сразит ворога, просвистит копье — насквозь
проткнет, к сырой земле пришьет, а бревно покатит-
ся — целую ораву, что траву, примнет! А тех, что по
лестницам на стены карабкались, горячей смолой по-
ливали. И сражались низовцы от старого до малого,
помогая воинам. Но всех смелее и сноровистее в бит-
ве была Настенка-краса, посадского приемная дочь.
И копья, и камни метала, и кипящей смолой супос-
татов поливала, билась, не жалея себя. Лицо и глаза
ей огнем опалило, руки смолой обварило, но она, как
здоровая, приступ врага отбивала.
Вот заметили это басурманы, сговорились, и наце-
лились в девчоночку разом сорок самых метких вои-
нов. И упала Настенка, сраженная стрелами калены-
ми. Горевать да плакать над ней было некогда, вра-
чевать-колдовать некому. И то ладно, что не затоп-
тали в суматохе намертво. Так и лежала до той поры,
как вражья орава передохнуть отвалила. Ходила в
тот час по крепости побирушка Улита, что в черной
избе жила, лен пряла и полотна людям ткала. По
крепости ходила, берестяной бурачок к губам ране-
ных подносила — напиться давала, а мертвым глаза
закрывала. Вот и набрела она на отроковицу-девчо-
ночку. Лежит пластом со стрелой в щеке, руки смо-
лой сварены, широко раскинуты, один глазок закрыт,
другой кровью налился, чуть глядит. Склонилась над
ней Улита, прислушалась, и слышит, стучит в теле
жива душа, потукивает. Змею-стрелу из щеки девчо-
ночки выдернула, другую из шейки, третью из плечи-
ка. Закапала, побежала из ран кровушка. Тут веки
у девушки дрогнули, руки землю царапнули, и глаза
сквозь опаленные ресницы глянули. Перекрестилась
старая Улита радостно: «Вот и жива душа!» Из сумы
черепяночку достала, пошептала над ней и три раза
глотнуть Настенке дала. И в свою черную избу на
Мостовую улицу на закукорках отнесла.
Побилась, побилась о стены басурманская рать да
и отхлынула от города без победы и добычи. Тихо
радовались тому люди старые да разумные. А озор-
ные да шальные головы во след басурманам по-лоша-
диному игогокали, поросятами визжали, голышами
себя показывали и срамили их всячески, кто как
умел. Потом погибших хоронили, пропавших разыс-
кивали. Только красу Настенку искать было некому.
Погибли ее приемные родители от басурманских стрел.
Долго искалеченная девушка в Улитиной избушке-
отлеживалась. Добрая старуха ее травами да нагово-
рами лечила, а молодая кровь своей целебной силуш-
кой. И поднялась Настенка на ноги, бродить начала.
Но остались на лице багряные пятна от ожогов, от-
стрелы дыра в щеке, правый глаз слезой исходил, а
левый чуть-чуть на свет глядел. Обваренные руки по-
зажили, но так и остались неприглядными. Стала Нас-
тя калекой непригожей, и глядели на нее люди со
страхом и жалостью. И никто не признавал в ней ту
посадскую девчоночку, что на весь низовский град
красой и рукодельем славилась. Выйдет убогая на от-
кос на Волгу взглянуть, а как завидит кого, словна
мышка в норку, в Улитину избу схоронится, чтобы
страшным видом своим людей не пугать. А при неча-
янных встречах головку низко склоняла, дыру в щеке
прикрывала, либо стороной людей обегала. И больно, и
страшно ей было теперь встретиться с молодым кня-
зем Кирдяпичем. Не он ли при встречах, не сходя с
коня, дорогие кольца да серьги к ее ногам бросал,,
нежно ягодкой да касаткой величал и княгиней на-
звать обещал. А теперь проедет мимо и оком не по-
ведет, словно не девица, а карга убогая да болезная:
встретилась. Только в работе изнурительной и нахо-
дила Настя себе радость и утешение от горьких дум.
Обносились да обгорели одежкой горожане, от беды
обороняясь, и теперь спохватились посадской умели-
цы, что всем рукодельем служила. Куда запропала
девка-краса, сноровистые руки, что полмира обши-
вала?
Но скоро разнеслась молва о безродной умелице
на Мостовой улице. «Шьет одежку нарядную, строчит
и полотенца, и рушники, и столешники, а малышам:
такие пошивает рубашечки, что те в них как на опаре
растут и хвори не знают!» И бабы, и молодухи, горо-
жанки и посадские — все узнали тропу к Улитиной
избушке, где трудилась на радость людям добрая уме-
лица. И радовалась старая карга Улита:
— Вот какая слава пошла о тебе, моя печальница!
С твоими-то руками жить да не тужить, а что ликом
стала уродлива — о том забыть пора!
Вот как-то повстречала Настя на улице молодого
Кирдяпича. Борзого коня за уздечку ухватила, оста-
новила и стала перед княжичем: «Вспомнит ли, уз-
нает ли?» Удивился князек, по лицу тень пробежала,
понахмурился. Глянул в лицо Насти-красы: из дыры
в щеке слюнка бежит, глаза из-под опаленных век
чуть на свет глядят, на лице от ожогов следы, и руки
такие-то непригожие!
— Чего тебе надо, болезная?
Достал из сумки денежку серебряную и бросил к