Не ждали разбойники в эту ночь никого и, укрывшись в чекмени, спали в разбойничьей пещере вокруг догоравшего костра.
Спал и Алим зыбким сном. Видел, будто забыл испить к ночи святой воды, как делал всегда, и вбегает в Святую пещеру, но в источнике вместо воды кипит кровь. А сверху, со скал, свесились кольцами черные змеи, и одна из них, скользкая и холодная, обвила его шею узлом.
Вскрикнул Алим от боли, открыл глаза и увидел над собой громадного человека, который давил ему грудь и сжимал горло.
Выскользнул Алим, но удар под сердце лишил его сознания. А когда очнулся, то лежал уже связанным вместе со всей шайкой.
– Здравствуй, Алим, был ты у меня в гостях, теперь, видишь, я к тебе пришел, – говорил над ним кто-то.
Потемнело опять в глазах Алима, а когда вновь пришел в себя, был день и несли его на носилках вдоль деревенской улицы. Точно вымерла вся деревня. Ни души не было видно, прятались все от взора начальника. Посмотрел начальник на Алима, точно что-то спросил, и ответил Алим взором:
– Знаю, не будет больше джигитов в Крыму.
А к полудню у сельского правления собрались арбы, к которым были прикованы разбойники. В кандалах лежал Алим и с ним кефеджи с Баталом. Все было готово, чтобы тронуться в путь. Собралась вся деревня, вышел из правления начальник; плакала, ласкаясь к отцу, Баталова Шашнэ.
– Не плачь, – сказал начальник девочке, – скоро отец вернется, – и, посмотрев на Алима, добавил: – чуть было не забыл, за мною ведь долг. Помнишь, я обещал, когда Алим будет в моих руках, сто карбованцев тебе? Алим в моих руках – деньги твои.
– Отдай их ей, – показал Алим на девочку.
Арбы медленно двинулись в путь и уже навсегда увезли из гор Алима.
Кизильташ (красный камень) лежит в семи верстах от Отуз, в сторону от феодосийско-судакского шоссе. Со времени Севастопольской войны здесь учрежден монастырь. Богомольцы после службы обыкновенно посещают монастырские пещеры, из которых одна называется Святой, а другая Разбойничьей.
П. Кеппен в 1837 году, когда еще не было монастыря, писал, что «близ Отуз, верстах в шести от деревни, несколько вправо от дороги таракташской, есть в скале Кызылташской пещера глубиной на 17 шагов, которая иногда привлекает к себе богомольцев. В конце ее на столе, заменяющем алтарь, при образе лежит обломок беломраморной плиты величиной вершков в пять, на котором иссечен лик какого-то святого, судя по венцу, окружающему главу» (Кеппен П. Крымский сборник, стр. 37.) На кустах у этой пещеры посетитель видит множество разноцветных лоскутков, которые богомольцы отрывают от платья больного и вешают на кусты, помолившись об исцелении его у источника в пещере. Разбойничья пещера находится ниже Святой. Ее образуют две сброшенные огромные скалы. Предание об этой пещере сообщил мне местный грек Петр Егорьевич Джеварджи. Это предание связано с именем разбойника Алима, хорошо известного Крыму по народному рассказу и песням. Поют о нем и татарские чалгыджи на пирах, и местные гречанки, укачивая детей, как говорила мне помещица Елисавета Ставровна Должичева из рода Цирули. Алим, из деревни Зуя под Симферополем, разбойничал в Крыму в сороковых годах прошлого столетия. Это был последний из ряда джигитов, с которыми русской власти пришлось считаться по присоединении Крыма к России. Он пользовался огромной популярностью и несомненной поддержкой среди татарского населения края. До безумия смелый и дерзкий, Алим, говорят, отваживался вступать в открытую борьбу с небольшими отрядами войск, был не раз окружен и схвачен, но каждый раз бежал из тюрьмы, пока, наконец, в 1850 году, по наказании шестью тысячами ударов розг, был сослан в каторгу. Турецкая феска – головной убор, невысокий войлочный колпак с плоским верхом и шелковой кисточкой. Цапучи, или бабуши, – легкие остроносые башмачки, расшитые серебряной ниткой. Грек-дангалак – выходец из Малой Азии. Чекмень – дождевой плащ. Кефеджи – содержатель кофейни. Карасу-базарским начальником в то время был Павел Михайлович Жизневский, славившийся богатырской силой.
Грибы отца Cамсония
Кизильташское сказание
В те времена, когда Кизильташ был еще киновией и все население его состояло из десятка монахов, епархиальное начальство прислало туда на епитимию некоего отца Самсония.
В киновии скоро полюбили нового иеромонаха, полюбили за его веселый, добрый нрав, за сердечную простоту и общительность. В свой черед и отец Самсоний привязался к обители, которой управлял тогда великой души человек – игумен Николай. Сроднился с горами, окружавшими высокой стеной монастырь; сжился с лесной глушью и навсегда остался в Кизиль-таше.