«И когда сын хана заметил, что она отстает от них, — сказал он ей:
«— Боишься?
«Она блеснула глазами на него и показала ему окровавленную ногу…
«— Дай понесу тебя! — сказал Алгалла, протягивая к ней руки. Но она обняла шею своего старого орла. Поднял хан ее на свои руки, как перо, и понес; она же, сидя на его руках, отклоняла ветви от его лица, боясь, что они попадут ему в глаза. Долго они шли, и вот уже слышен гул моря вдали. Тут Толайк, — он шел сзади их по тропинке, — сказал отцу:
«— Пусти меня вперед, а то я хочу ударить тебя кинжалом в шею.
«— Пройди, — аллах возместит тебе твое желание или простит, — его воля, — я же, отец твой, прощаю тебе. Я знаю, что значит любить.
«И вот оно, море, перед ними, там, внизу, густое, черное и без берегов. Глухо поют его волны у самого низа скалы, и темно там, внизу, и холодно, и страшно.
«— Прощай! — сказал хан, целуя девушку.
«— Прощай! — сказал Алгалла и поклонился ей.
«Она заглянула туда, где пели волны, и отшатнулась назад, прижав руки к груди.
«— Бросьте меня, — сказала она им…
«Простер к ней руки Алгалла и застонал, а хан взял ее в руки свои, прижал к груди крепко, поцеловал и, подняв ее над своей головой, бросил вниз со скалы.
«Там плескались и пели волны и было так шумно, что оба они не слыхали, когда она долетела до воды. Ни крика не слыхали, ничего Хан опустился на камни и молча стал смотреть вниз, во тьму и даль, где море смешалось с облаками, откуда шумно плыли глухие всплески волн, и ветер пролетал, развевая седую бороду хана Толайк стал над ним, закрыв лицо руками, — камень, неподвижный и молчаливый. Время шло, по небу одно за другим плыли облака, гонимые ветром. Темны и тяжелы они были, как думы старого хана, лежавшего над морем на высокой скале.
«— Пойдем, отец, — сказал Толайк.
«— Подожди… — шепнул хан, точно слушая что-то. И опять прошло много времени, плескались волны внизу, а ветер налетал на скалу, шумя деревьями.
«— Пойдем, отец…
«— Подожди еще…
«Не один раз говорил Толайк Алгалла:
«— Пойдем, отец.
«Хан все не шел от места, где потерял радость своих последних дней.
«Но — все имеет конец! — встал он, могучий и гордый, встал, нахмурил брови и глухо сказал:
«— Идем…
«Пошли они, но скоро остановился хан.
«— А зачем я иду и куда, Толайк? — спросил он сына. — Зачем мне жить теперь, когда вся моя жизнь в ней была? Стар я, не полюбят уже меня больше, а если никто тебя не любит — неразумно жить на свете.
«— Слава и богатство есть у тебя, отец…
«— Дай мне один ее поцелуй и возьми все это себе в награду. Вес это мертвое — одна любовь женщины жива. Нет такой любви — нет жизни у человека, нищ он, и жалки дни его. Прощай, мой сын, благословение аллаха над твоей главой да пребудет во все дни и ночи жизни твоей. — И повернулся хан лицом к морю.
«— Отец, — сказал Толайк, — отец!.. — И не мог больше сказать ничего, так как ничего нельзя сказать человеку, которому улыбается смерть, ничего не скажешь ему такого, что возвратило бы в душу его любовь к жизни.
«— Пусти меня…
«— Аллах…
«— Он знает…
«Быстрыми шагами подошел хан к обрыву и кинулся вниз. Не остановил его сын, не успел. И опять ничего не было слышно — ни крика, ни шума падения хана. Только волны все плескали там, да ветер гудел дикие песни.
«Долго смотрел вниз Толайк Алгалла и потом вслух сказал:
«— И мне такое же твердое сердце дай, о аллах!
«И потом он пошел во тьму ночи…
«…Так погиб хан Мосолайма эль Асваб и стал в Крыму хан Толайк Алгалла…»
КАМНИ МАТЬ И ДОЧЬ
ад долиной Качи[51] возвышаются причудливые камни. Посмотришь — не человек высекал, как же получились такие?
И вот что рассказывают о них. Жила в деревне девушка, звали ее Зюлейка. Хорошая девушка. Всем она вышла: и красотой, и сердцем, и умом ясным. О хорошем незачем долго рассказывать, хорошее само о себе говорит.
О глазах можно сказать — красивые глаза. А какие красивые? А вот какие: если на базаре на какого-нибудь мужчину посмотрит, драка начинается.
Каждый говорит: на меня посмотрела. Так дерутся — ни купить, ни продать ничего нельзя. Зюлейка поэтому и на базар не часто ходила: боялась. А что сказать о ее губах… Кто видел вишню, когда она зреет, не тогда, когда уже темная, а когда зреет, тот и видел губы Зюлейки.