– Что, от самого происхождения человека? – Кайтен распахнул рот. На такую древность официальная наука его страны даже не замахивалась. Он знал (очень приблизительно, конечно, но кое-что слышал), что известная история мира начинается с момента образования первых государств. Остальное тонуло в черной бездне времени, от той, дописьменной, эпохи остались лишь мифы и страшные сказки.
– Ну, более или менее, – уклончиво отозвалась ведьма. – Только разговор это долгий. Так что вперед поешь, уважь бабушку.
Кайтен улыбнулся и подтянул поближе корзину.
========== Об истории народов ==========
– А я вот чего никак не пойму, – невнятно проговорил Кайтен, не прекращая жевать. – Вот этот Ан-Таар… Когда я поправлюсь, он просто меня отпустит?
– Как это – просто? – возмутилась Ан-Мару. Кайтен слегка напрягся. А старуха продолжала с той же возмущенной интонацией: – Он тебя отвезет до границы. Разве можно человека одного в лесу бросать? Тем более городского.
– А, ну я это и имел в виду, – с облегчением вздохнул Кайтен. – Просто… разве до сих пор к вам никто из городских не забредал?
– Как же! Бывали. Нет, в эту семью еще не попадали, а вообще – да.
– Так почему же они не рассказали про вас все, как есть?
– Ну, они не все и вернулись… – задумчиво проговорила ведьма.
– В смысле – не вернулись? – Кайтен снова насторожился.
– Здесь остались, – невинно ответила Ан-Мару. – Если уж человек в лес бежит, так не от хорошей жизни. Ну, какие-то вернулись, конечно.
– Тогда откуда эти легенды? – перешел, наконец, к вопросу Кайтен. – Почему про лесных жителей всякие гадости рассказывают? Что вы злобные и все такое…
– Ну, – Ан-Мару всерьез призадумалась, – может, страшные сказки просто интереснее рассказывать и слушать? Наверное, рассказы о том, как мы кому-то помогли, сразу забываются, потому что скучные это истории. Вот начнешь ты дома рассказывать, как тебя лечили да кормили, а все закричат: скучно, давай лучше, как тебя тварь на дерево загнала.
– Наверное, – растерянно протянул Кайтен. Он вспомнил, что и сам предпочитал слушать рассказы о монстрах, а не о мирных походах за травами. – Ну да ладно! – решительно свернул он этот вопрос. – Вы обещали историю. Я буду есть, честно! Но это же не мешает вам рассказывать.
– Будет тебе история, – Ан-Мару неторопливо кивнула. – Началась она с того, что люди вышли из моря.
– Как это – из моря? – не понял Кайтен.
– А вот этого никто точно не знает. Люди тогда были совсем дикие, словно звери. У них, может, не только письменности, а и самой речи еще не было. От той эпохи нынче совсем ничего не сохранилось. А когда-то давно, когда люди придумали записывать слова, оставались еще какие-то следы перволюдей. По большей части рисунки, конечно. А еще те из философов, которые пытались понять значение слов, утверждают, что проникли во многие мысли перволюдей, когда они создавали свой язык. Сложная это тема, книжная. Ученые все спорят, по-новому старые книги толкуют, а только одно ясно: впервые человек появился на самом южном побережье материка.
– Но… – неуверенно перебил Кайтен, – разве могло что-то сохраниться с такой древности? Ведь эпоха письменности… Нет, я не историк, конечно, – торопливо добавил он, – просто некоторые вещи как-то все знают. Письменность же появилась примерно в одно время с первыми государствами. А это было… ну… не так уж давно, в общем.
– Ну что ты! – Ан-Мару рассмеялась. – Неужели теперь у вас так учат? Первые буквы возникли из рисунков, а первые слова из песен, а песни люди пели в те времена, когда не умели толком больше ничего. А сразу за тем, как научились настоящие песни складывать, стали и записывать их. Так что писцы да песенники у нас еще вперед стражей появились.
– Вот никак не пойму, – нахмурился Кайтен, – что за песенники такие, зачем они?
– Так в песнях же все и дело! – воскликнула Ан-Мару. – Главного-то ты не дослушал. Не знаем мы точно, откуда люди взялись. Некоторые ученые говорят, что они прямо в море и зародились. Вот уж не знаю. Не умеем мы вроде под водой-то дышать. А другие утверждают, что переселились они с архипелага, который вдоль южного побережья когда-то располагался, а потом затонул. А туда могли еще откуда-нибудь на бревнах приплыть. Дикие были, да не совсем бестолковые. Суть-то в чем: не здешние существа – люди. Не с этого берега. А весь материк в ту пору занимал лес. Вот этот самый, где мы сейчас. Ты слышал ли, что лес живой?
– Я что-то слышал, – осторожно ответил Кайтен. – Только не понял ничего, если честно. Как это может быть, чтоб лес чего-то мыслил?
– Вот и этого тоже никто не знает. Был он тут всегда. Особая форма жизни, как любят выражаться некоторые наши философы. И чего только не напридумали в объяснение! Кто говорит, будто это форма разумной жизни, как люди, только другая. Кто утверждает, что лес создали какие-то другие существа, которые жили прежде нас, а после вымерли. Да что гадать! Не знает никто, вот и все.
– Но он действительно мыслящий?
– Если и мыслящий, то не так, как мы, – Ан-Мару пожала плечами. – Но он все чувствует. И на наши чувства реагирует. Вот это известно достоверно. Он все воспринимает, что мы думаем и чувствуем. Непонятно, почему он именно на нас так реагирует. Может, как раз потому, что мы тут пришлые. Все эти звери – они же вроде как часть его. А мы вот другие. Может даже он нас в чем-то равными считает. Не знаю. Если кто тебе станет говорить, будто точно знает, не верь. Догадки все.
– Ладно, – охотно согласился Кайтен. – Не буду верить.
– Так вот, – продолжала ведьма, – когда люди впервые на берегу появились, лесу сразу понравились наши песни.
– Как это? – изумился Кайтен. – В каком смысле?
– Да в прямом же! Видать, люди сразу петь начали, еще слов не придумали, а мелодию уже выводили. А лес слушал. И стал меняться под людей. И это точно известно, потому что многие виды возникли уже в письменную эпоху, когда люди все-все записывали. Была себе травка, обычная, кислая, и вдруг раз – она уже целительная. Это лес нарочно делает, чтобы мы жили тут и пели для него.
– Так значит, все правда? – осторожно спросил Кайтен. – Про волшебные травы?
– Уж не знаю, что у вас рассказывают, – ворчливо отозвалась старуха, – а только травы у нас целительные. Кто постоянно питается здешними растениями, у того и здоровье, и жизнь продлевается, и молодость. Раны любые лечатся, болезни не берут.
– Вы только не обижайтесь, – Кайтен скептически прищурился, – но вот, глядя на вас, как-то не скажешь.
Ведьма рассмеялась.
– А что ты хочешь? Триста лет нынче справила. Где уж тут молодо выглядеть?
– Триста?! – Кайтен поперхнулся.
– Триста первый будет, – с затаенной гордостью подтвердила старуха. – Тут ведь ничего не поделаешь, каждому срок отпущен. Недолго уж мне осталось, но десяток-то лет проскриплю еще.
– Ничего себе! – Больше слов у охотника не было.
– Это лес нам дает, – продолжила Ан-Мару. – Только он умеет и защищаться. Тут тоже ученые по-разному толкуют, а только мне больше всего нравится слово «иммунитет». Очень уж точно описывает, что происходит. Ты вот, если поранишься, да какая грязь попадет, начинаешь ведь защищаться сразу. И не хочешь, и не думаешь об этом, а организм сам заразу подъедает. Вот так и лес. Если обидеть его, немедленно порождает тварей.
– Это как та, которая на меня напала? – мигом сообразил Кайтен.
– Она самая. Мы их тварями называем, потому что творятся или сотворяются, возникают, одним словом. Они и неживые вроде. В них ничего нет, никаких кишок, и соображения у них тоже никакого нет. Они просто бросаются. На всех подряд кидаются, на людей и зверей, просто кого увидят. Звери-то разбегаются, а люди вот не успевают.
– Черт, как же жить-то в таком лесу?
– А и ничего. И живем. Давно мы поняли, как с лесом договариваться. Надо нам, допустим, срубить дерево. Для того есть специальные люди – следящие. Они вроде как слышат голос леса. Ну, не голос это, конечно, скорее, его настроение. И вот, когда лес в настроении, идем песни петь и просить дерева. Следящий скажет: лес согласен, можно рубить. Когда лес в благодушном настроении, он позволяет нам взять его, сколько нам нужно. Но уж когда нельзя, тут не тронь, мигом тварей наплодит.