У стены теснились черные воины, провывшие ромеям свой вызов. Исаак Комнин нахмурился при виде их.
— Это место было бы мало радости осаждать, даже если бы они не смогли получать еду из своих граалей.
— Не буду спорить, брат мой. Однако… — Алексей кивнул музыкантам, сопровождавшим войско.
Пронзительный вопль флейты и гулкие удары барабана велели воинам изменить построение. Алексею не хватало военных труб, но в Новом Константинополе не нашлось бы достаточно меди даже на одну.
Передовые ряды его войска расступились, пропустив вперед инженерное подразделение, которое перемещалось в середине ромба. Солдаты подтянули повозки (совершено отличные от тележек фуражиров) поближе к стене. С ними двигались щитоносцы, оберегая их от града стрел и дротиков, пущенных борну.
Человек у заднего края каждой повозки орудовал полотняными мехами. Полотно устилало также внутренность длинных бамбуковых труб, которые другие солдаты нацелили наверх стены. Люди у мехов прокричали предупреждение, и щитоносцы, превосходно обученные, проворно убрались с дороги.
Золотистая жидкость вырвалась из бамбуковых труб. Целившиеся воспламенили ее тщательно сберегавшимися зажигалками. Полдюжина потоков струящегося пламени взметнулась и стала поливать стену и воинов на ней.
Алексей наблюдал с холодным удовлетворением, как неверные с воплями мечутся туда и сюда, разнося повсюду пламя. Жидкий огонь просочился между полотнищами. В несколько секунд стена занялась.
У некоторых черных воинов хватило храбрости и ума оставаться на своих постах. Они стали заливать водой из ведер взлетающее языками пламя. Басилевс улыбался, слыша их горестные возгласы, ибо пламя не унималось. Это был не в точности тот состав, который греки применяли в Константинополе; никто в этом странном новом мире пока еще не нашел нефть, текущую из расселин в скалах. Но жир Рыбы-Дракона оказался недурным заменителем. Стоило смешать его с лигроином, серой и некоторыми другими составляющими, тайну которых инженеры, которые знали в этом толк, отказывались открыть даже Алексею, и получалась адская смесь, которая горела, пока не иссякнет, или пока ее не закидают песком.
Борну, однако, ничего об этом не знали, да и научиться у них не хватило времени. Все больше их карабкалось по стене, то срывалось или прыгало вниз по мере того, как распространялось пламя. Ромеи приветствовали криками густой черный дым, поднимавшийся в небо.
Алексей дал новый приказ музыкантам. Их пронзительная музыка перекрыла шум. Воины Нового Константинополя послушно образовали клин. «А с этими солдатами можно что-то сделать, — подумал Алексей. — Они одновременно отважны и послушны».
С оглушительным треском обрушилась часть стены. Взметнулись искры. Завизжали флейты.
Выкрикивая имя Алексея и «Христос с нами!», греки хлынули в город.
Свирепый бой бушевал несколько минут. Затем борну прекратили сопротивление и принялись сбегаться к цитадели. Алексей встретился взглядом с Исааком. Братья ухмыльнулись. Если загорелась столь основательно сооруженная стена, каким веселым костром вспыхнет скоро дворец Мусы ар-Рахмана. Столица борну мало отличалась от их столицы.
Кое-кто из черных тоже это понял. Подразделение воинов в пятьдесят вломилось прямым ударом в войска Алексея, отчаянно пытаясь вновь оттеснить солдат Нового Константинополя за городские стены. Возглавлял это подразделение крючконосый мужчина в полной полотняной броне и с сияющими медными кольцами в обеих ушах и одной ноздре. Такую роскошь мог выставить напоказ только сам Муса. Султан заметил Алексея в тот же миг, в который Алексей узнал его.
— Выходи на смертельный поединок! — крикнул он по-арабски. — Пусть победитель правит обоими народами!
Алексей стал приближаться к нему. Но, когда Муса ар-Рахман устремился навстречу тому, что предполагал как единоборство, Исаак Комнин и три других ромея, также ввязались в бой. Алексей разнес череп султана своей дубиной, но впоследствии так и не понял, оказался ли удар смертельным.
Борну взвыли от ужаса при виде такого вероломства. Алексея это не обескуражило.
Как и варвары-франки, которые осложнили ему жизнь своим крестовым походом, они были достаточно глупы, чтобы считать войну делом чести. Война ведется ради победы, только и всего.
Гибель их правителя повергла борну в уныние. Вскоре вопящие женщины препятствовали продвижению ромеев больше, нежели черные солдаты. Воины борну поднимали руки и отдавали свои граали в знак того, что сдаются.
— Оставьте в живых как можно больше! — прокричал Алексей. — Если они падут, мы лишимся пищи и прочих благ, которые они станут нам отдавать.
Муса составлял исключение для этого правила. Он был слишком хитер, слишком опасен, чтобы держать его как граального раба — пусть лучше возродится где-нибудь подальше от Нового Константинополя и там не дает людям покою. Можно было также калечить его каждые несколько месяцев, но Алексею это не подходило. У него имелись свои понятия о чести, и беспричинная жестокость в них не входила.
Вскоре лишь дворец султана еще держался против ромеев. Алексей послал туда говорящего по-арабски вестника, чтобы передал:
— Сдавайте оружие и граали, и с вами не станут дурно обходиться. Иначе мы применим против вас жидкий огонь. Вы можете впоследствии возродиться, но смерть ваша будет медленной и отвратительной. Решайте быстро, или мы приступим.
Он ждал. И когда уже готов был приказать инженерам выйти вперед, ворота дворца распахнулись.
Стали выходить один за другим удрученные черные воины. Свои луки, копья и дубины они бросали в кучу справа от ворот. Мало-помалу куча выросла в гору. Оружие было не хуже того, которым бились ромеи. Алексей решил приберечь его на будущее.
Ответственные за снабжение стали собирать у мусульман их граали. Борну расставались с ними еще неохотней, чем с оружием. Лишившись граалей, они полностью оставались на милость победителя.
Отныне, если они не станут повиноваться, не получат и еды. О, кое-кто может ускользнуть и не пропасть, питаясь рыбой, плодами и клубнями растений, который встречаются повсюду от самого берега до предгорий. Но участок земли, на котором проживет тысяча людей с граалями, позволит жить без них разве что горстке.
После того, как победители приняли все оружие и граали, архивчеты Алексея принялись спрашивать имена мужчин, женщин и подростков борну. Свитки из бамбуковой массы заменяли здесь пергамент и папирус, которые использовали писцы в Константинополе. Франки, как вспомнилось Алексею, поражались, какие мелочи записывали его чиновники. Но как бы кому-то удалось управлять государством, если не занести в списки всех, кто его населяет?
Солнце начало опускать за горы на западе. Когда грейлстоун города — отныне его города — прогремел и исторг пламя, басилевс наконец почувствовал, насколько устал. Пришлось тут же опять заставить себя взбодриться, ибо один из разведчиков, которые ходили вниз по течению от бывшей столицы борну, со всех ног примчался обратно, крича:
— Сюда движется войско!
Один из темнокожих, должно быть, немного научился греческому с тех пор, как возродился у Реки, ибо рванулся к горе оружия. Вдогонку прыгнул ромей и пронзил его копьем. Тот лежал, корчась в предсмертной муке.
— Прикончить, — распорядился Алексей. Один из воинов расколол череп борну. Пусть какой-нибудь властитель далеко-далеко отсюда разбирается с этим смутьяном, — подумал Алексей.
Едва дыша, прилетел другой разведчик.
— Идут шайтаунцы, — доложил он. Ромеи возопили, словно желали, чтобы им отозвались далекие горы. Алексей немедля приказал, чтобы весть перевели на арабский. Отчаяние борну усугубилось.
С отрядом отменно вооруженных телохранителей Алексей вышел приветствовать союзников.
Шайтаунцы завыли от восторга, когда узнали его в тускнеющем свете. На миг обе победоносные армии ликовали сообща в мире и согласии. Но мэр Далей выступил навстречу Алексею тоже в окружении телохранителей. Далей заговорил. Отец Бойл переводил его наполовину понятную речь на латынь.
— Все действительно вышло так, как мы замышляли. Как часто случается подобное на войне?
— Нечасто, — ответил Алексей, поражаясь, насколько хорошо этот послерожденный смыслит в войнах. Но это не имело значения. Теперь, как сказал мэр Далей, они победили. Алексей вышел из-за спин телохранителей и протянул руку мэру. Далей раздвинул своих солдат, чтобы ее пожать. На один краткий и славный миг их союз колебался на грани искренней дружбы. Затем Далей произнес: