Здоровые, мордастые, с мощными клещами в полном наборе — лошади это были, а не раки…
Самое же главное, что стоило дороже любых денег, — открывающийся отсюда вид на Москву. Не случайно, что и сам Степан Васильевич, а после его кончины наследники — госпожа Крынкина с сыновьями — по-хозяйски рачительно осваивали все обращенное к Москве-реке пространство. Именно туда разворачивали столики и в общей зимней «двухсветной зале»; и в отделанных в русском стиле отдельных кабинетах; и даже на иллюминированных, снабженных раскладными тентами аллеях прилегающего парка. Пожалуй, самым притягательным в этом плане местом в просторных владениях Крынкиных оставалась «галдарейка» — длинная вместительная терраса, подвешенная на деревянных кронштейнах — балках прямо над кручей.
Удачно оккупировав здесь столики, гости под свежайший балычок первым делом опрокидывали в себя двойную рюмку водки. Потом заказывали горячее. И уж потом, в процессе неспешной трапезы любовались — все время любовались на широко раскинувшийся внизу за рекой город.
Вид этот исключительно удачно был передан в декорациях работы художника Воробьева в постановке нашумевшей в то время пьесы Леонида Андреева «Дни нашей жизни». Там в первом действии компания студентов, любуясь московскими далями и вслушиваясь в плывущий над ней вечерний колокольный звон, приходит в неописуемый восторг.
В начале века многим казалось, что так будет всегда. Госпожа Крынкина и ее сыновья в воображении рисовали заманчивые планы развития дела. Зимой, например, для посетителей планировали учредить катание с горы от самого ресторана до реки на санках и лыжах. А по льду Москвы-реки «организовать новый вид сообщения» — на оленях.
В начале века многим казалось, что открывающийся с Воробьевых гор вид будет такой же вечный, как вольготно раскинувшаяся на семи холмах Москва. В те годы эти легендарные холмы еще весьма отчетливо просматривались. И вряд ли кому могло прийти в голову, что со временем высотный частокол городской застройки почти совершенно снивелирует природный московский рельеф. И уж совсем трудно было вообразить, что очень-очень скоро «революционный порыв народных масс» подчистую «обнулит» саму уникальную точку обзора.
Беда нагрянула в последний октябрьский день 1917 года, когда революционные солдаты затащили на воробьевскую «макушку» несколько дальнобойных орудий. И принялись оттуда оголтело лупить по всему, что в цх взбаламученном большевиками сознании казалось связанным с «властью богачей и эксплуататоров». В прицел попали Кремль, городская дума, гостиницы «Метрополь» и «Националь». Тогда же в одночасье и заполыхал на беду оказавшийся близ «боевой позиции» ресторан Крынкина.
Сегодня на бывшем пепелище невысоко выскочил незатейливый общепитовский новодел. Одно время кухня в нем приобрела ярко выраженный кавказский характер. И те, кто тогда орудовал у мангала, говорят, развлекали посетителей рассказом о том, что именно на этом месте, а не на Поклонной горе стоял в 1812 году раскладной походный стул императора Наполеона, сидя на котором он взирал на Москву. И тщетно ожидал, что поверженные русские безропотно принесут ему ключи от своей древней столицы.
Сегодня никто никого здесь долго не ждет. Разве что поторапливает с исполнением заказа. Да и то скрадывая недолгое ожидание бокалом казенного вина («отпуск в налив из графинов по произвольным ценам»), Москва из-под общепитовского «шатра» тоже просматривается. Но уже далеко не вся, а лишь фрагментами, из которых целостную картину можно сложить, лишь включив воображение.
Так что все поменялось. И только, как ни странно, соловьи остались верными себе. Каждый год в конце мая — начале июня они все еще по-прежнему щелкают и заливаются в зеленых кущах Воробьевых гор.
Веселая «Крыша» в Больших Гнездниках
Конечно, для своего времени ресторан Крынкина по части панорамы был вне конкуренции. Однако если касаться центра, то наилучшая картина в начале второго десятилетия XX века открывалась сначала из кафе, а потом и ресторана, у которых было одно и то же название — «Крыша». Оба заведения располагались в одних и тех же стенах одного и того же здания. Точнее, над ним. Поскольку размещались на крыше первого в Москве небоскреба в Большом Гнездниковском переулке, 10. То есть близ Тверской (ныне Пушкинской) площади. Жизнь обоих заведений тоже оказалась недолгой. Но весьма насыщенной. И потому заслуживающей особого рассказа.