Я сохранял полнейшую серьезность, и это ему понравилось. Он усмехнулся:
— Подумать только, ведь в моей родной стране я был историком. Да-да, там и теперь изучают в университетах мои труды, обсуждают мои теории, мои концепции времени, и восхищаются их оригинальностью. Свой первый труд об исчезнувших цивилизациях я опубликовал, когда мне было пятнадцать лет. Когда мне был двадцать один год, мне уже доверили кафедру. Я был национальной славой, окружающие старались исполнять все мои капризы. Однажды мне захотелось отправиться на поиски десяти исчезнувших колен. Мне предоставили деньги, сотрудников, транспорт. Через несколько лет я добрался до берегов Самбатио-на, один. Чтобы переплыть его, я дождался субботы. Меня схватили, и на следующий день я предстал перед царем. Последовал краткий допрос: "Виновен или не виновен?” — ”Не виновен, государь”. — ”Не нарушил ли ты закон субботний, явившись сюда?” — ”Да, государь.” — ”Что ты можешь сказать в свое оправдание?” — "Только одно, государь: я знаю закон и знаю, что ради спасения человека, одного-единственного человека, разрешается нарушить субботний отдых. Так вот, сейчас смертная опасность грозит всему нашему народу”.
И я стал рассказывать ему о том, что происходит в еврейских общинах, рассыпанных, разбросанных среди враждебных народов. День за днем я говорил и говорил. Сначала царь и его советники отказывались верить моим словам. Потом они решили, что, в конце концов, не стоит строить себе иллюзий по поводу отношения Истории к тем, кто хотел освятить ее, сделав более человечной. И тогда во всем царстве был объявлен месячный траур. Собрали армию добровольцев. К несчастью, Самбатион по-прежнему преграждал им путь шесть дней из семи. Слишком немногие смогли уйти, их было недостаточно, чтобы помочь приговоренным, недостаточно даже, чтобы защищаться самим: все они погибли в бою. Меня же царь удерживал при себе, говоря: ”Если уж мы не можем спасти наших братьев в том мире, то, по крайней мере, дай мне узнать их через твои рассказы”. Он сделал меня принцем, отдав мне во владение далекое страдание.
Прошли годы. Мир уже оправился от войн, и прежняя моя страна, освобожденная, вернула себе свои воспоминания и свое место среди прочих наций. С помощью новейших технических средств я, чтобы удовлетворить свое любопытство, вошел в контакт с ее правителями и убедился, что меня не забыли. Напротив: я числился пропавшим во время официальной миссии, так что моя посмертная карьера была еще более блестящей, чем прижизненная. Улицы, площади, институты были названы моим именем. Известие о том, что я жив, как громом поразило сначала мою страну, потом заграницу. Но это не шло ни в какое сравнение с тем, что произошло, когда было объявлено об открытии неизвестного царства. Ни одна газета, ни одна телевизионная передача не обходились без моего портрета, без интервью или комментария коллеги, когда-то сыгравшего со мной не одну злую шутку, или ближайшего друга, которого я в жизни не видел, или консьержки, утверждавшей, что она всегда была со мной очень любезна, что нисколько не соответствовало действительности. Все только обо мне и говорили и, что куда более странно, говорили одно хорошее.
- Вы видите? - вскричал президент. - Вы — герой дня, да что я говорю — дня: месяца, да нет, целого поколения! Белый дом приглашает вас на уик-энд, Кремль на парад, ООН требует, чтобы вы выступили на Генеральной Ассамблее. Понимаете ли вы, дорогой друг и согражданин, что происходит? Вы еще не вернулись, и все оспаривают вас друг у друга. Кстати, когда же вы возвращаетесь?
Я ответил не сразу. Я не хотел тут же открывать свои карты. Президент повторил вопрос. Тогда, все взвесив, я сказал спокойным голосом, что решил не возвращаться в страну. На том конце света президент только рот открыл. Я сказал: ”Да, вы правильно меня поняли”. В ответ ни звука. Я догадался, что он потерял сознание.
Когда он пришел в себя, он прежде всего приказал, чтобы все дело держалось в полном секрете: этого требовали национальные интересы. Потом созвал срочное заседание кабинета. Министры в жизни не видели его в таком состоянии: его трясло от негодования, он только и повторял: ”Но что с ним? Как он мог так с нами поступить?”. Среди всеобщего ошеломления один министр высказал мысль, что я — коммунистический агент, и мне поручено унизить существующий у нас режим и наших союзников. Другой объявил меня негодяем и правым реакционером, который стремится взорвать правительственную коалицию, проявляющую тенденцию к крену влево. Дискуссия приняла опасное направление. Президент взял себя в руки и вмешался: "Забудем о наших разногласиях, господа! Подумайте об ужасных последствиях, которые повлечет за собой упрямство этого безумца. Речь идет о нашем престиже, о нашей безопасности. И потому, его надо привезти обратно, чего бы это ни стоило. Как это сделать — вот вопрос. Единственный. Все остальное подождет”. Этот славный президент был из тех руководителей, которым не чуждо чувство реальности. Бесконечное количество решений было рассмотрено и отвергнуто. Не имея дипломатических отношений с затерянным царством, правительство не имело возможности ни угрожать ему, ни улещивать его; оно не могло даже предъявить требование о моей выдаче. Послать тайных агентов, чтобы меня похитили? Они не сумеют переплыть Самбатион.