— А ты почему ничего не рассказываешь?
— Я больше люблю слушать.
Он не оставляет меня в покое. Рассказать о Катри-эле? Признать, что он боялся? Да они будут смеяться. Велвел крикнет: ”Да ты нам надоел со своим Катри-элем! Что он такого героического сделал? Какие цепи разбил, чье могущество вызвал на поединок?”. А что ответить? Поймут ли они, что как раз простота Катриэля и делала его таким удивительным?
— Я вам расскажу историю.
— А она будет про страх?
— Да, если угодно.
— Но, по крайней мере, это правдивая история?
— Конечно. Все наши истории правдивы.
— Ну, ладно. Начинай.
Я рассказываю историю трех патриархов, отцов человеческой цивилизации, о которых написано, что им поручено обходить землю от восхода до заката и от заката до восхода и сообщать наверх о вечном страдании народа, вечно избираемого для лучшего и для худшего.
И вот в один прекрасный день они предстали перед престолом небесным для доклада. Бог встретил их улыбкой:
— Что нового?
— Сегодня, Господи, у нас нет никаких замечаний, — радостно сказал Авраам.
— Не в чем Тебя упрекнуть, — задумчиво сказал Ицхак.
— Да, Ты сдержал свое слово, — тихо сказал Яа-ков, сам изумляясь безмерности того, о чем говорил.
Из ряда вон выходящее событие: опять судьба Израиля пошла согласованно с Богом Израиля.
Новость распространилась быстро. И конечно же на небе наступило большое ликование. Ангелы и серафимы превзошли самих себя, слагая славословия и песнопения; начались танцы; вселенная опьянела от радости. Воспользовавшись случаем, грешники в чистилище испросили себе сокращение сроков и амнистию. А реалист Сатана забился в угол в своей тьме, и скрежетал зубами, заткнув уши.
— А где Мессия? — спросил вдруг Господь. — Почему он не радуется вместе с нами?
Михаэль, ответственный за судьбу Израиля, пошел за Мессией и тут же вернулся, задыхаясь:
— Исчез! Его нет в его святилище!
Крик изумления и ужаса. Певцы перестали петь, мудрецы перестали размышлять. Три патриарха в страхе переглянулись. Только Бог остался спокоен.
— Неисправим, — сказал Он отеческим тоном. — Слишком нетерпелив. Но можно ли на него за это сердиться?
И тут же перебил Себя и сказал сурово:
— Немедленно приведите его ко Мне! Если понадобится, примените силу!
Так и было сделано. И при всем своем окружении Господь спросил беглеца:
— Ты откуда?
— Из Иерусалима, Господи!
— Опять пытаешься Меня поторопить! Опять стараешься ускорить ход истории?
Бледный и подавленный Мессия опустил голову и не ответил.
— Итак? — раздался громовой голос Господа. — Ты даже не оправдываешься?
— Он опять сошлется на смягчающие обстоятельства, — тихонько пошутил Сатана.
— Я боялся, — сказал Мессия. — Боялся за Твой народ. И... и я не мог иначе. Я только пошел за ними...
— За кем?
— ...Я не мог оставаться позади. Когда я увидел их — толпы и толпы, все такие суровые, такие упорные, увидел, как они все спускаются на землю, чтобы помочь своим детям, которые ведь и Твои дети тоже, — я не мог не присоединиться к ним, и стал одним из них.
Воля их сильнее моей и Твоей, и любовь тоже. Чего Ты хочешь, Господи? Их было шесть миллионов.
И оттого, что голова его была опущена, он не мог увидеть, что его предки улыбались ему с гордостью, а может быть и смущением: во время жизни предыдущего поколения они попытались сделать то же, что он, но им это не удалось.
— А ты его видел? — спрашивает Шломо, мой слепой друг.
— Нет, — отвечаю я.
Мы все замолкаем. Невероятно, но даже Велвел не воспользовался молчанием, чтобы предложить пари.
— Я его видел, — говорит Цадок.
Все взгляды устремляются на него. Смущенный йеменит глубоко вздыхает и добавляет:
— Во сне.
Шломо, в свою очередь, просит слова.
— Я хотел бы вам рассказать о своей встрече с Ие-хошуа. Помните его? Ни в чем неповинный проповедник, у которого на устах только одно слово и было: любовь. Я его видел в тот день, когда его распяли. Недалеко отсюда.
— Распяли... - бормочет замороченный летчик. — Недалеко... Иехошуа... Вы все с ума сошли...
— Я к нему подошел и говорю: ”Нет, не тебя я буду ждать”. Казалось, он был спокоен, в мире со своей душой и со всем мирозданием. Я попытался объяснить ему, что не в первый раз еврей умирает за свою веру, но другие мученики шли на смерть плача и крича от боли. Для них и для нас смерть — любая смерть — ужасна и не заслуживает освящения. Всякая жизнь священна, и радостно расставаться с нею — нечеловечно. ”Ты сердишься? — спросил он. — На меня?” — ”Нет,