— Прошу тебя, — повторила Малка, — не говори ничего.
Вернуться назад? Для чего? Если бы можно было начать все сначала, я прожил бы свою жизнь точно так же, с таким же напряжением. Несмотря на тяжелые удары? Несмотря на них. Несмотря на Малкино немое страдание? Я старался бы ее приручить, открыть ей смысл жизни, чувство будущего. А война? Я поступал бы так, как если бы ее не существовало. Конечно, это было бы нелегко, это и было нелегко. Малка думала о завтрашнем дне только с ужасом. Она была сирота, и она отказывалась иметь детей: она не желала кормить смерть. Все-таки отцу Катриэля она позволила себя убедить. И появился Саша. Невинный сон Саши. Веселость подрастающего Саши. Ум Саши, его ранняя зрелость. Казалось, что ребенок один решил вступить в единоборство с черным царством страха. Катриэль возвращался по вечерам, и, как только он открывал дверь, Саша бросался в его объятия и рассказывал ему о своих сегодняшних подвигах. Иногда он шептал ему на ухо: ”3наешь, мама сегодня грустная, надо что-то для нее сделать, только не говори, что я тебе сказал”. Бывало, Катриэль сам посылал его поиграть с матерью, развлечь, развеселить ее: ”Смотри же, будь с ней ласков, очень ласков”. А потом наступил день, когда родители, побежденные, вернулись домой одни.
Они продолжали любить друг друга, притворяясь, что забыли, что спят по ночам, борясь с отчаянием, с отказом от жизни. Как-то ночью Малка разрыдалась: ”Я только хочу понять, я ничего больше не хочу, мне ничего больше не надо, я только хочу понять”. Катриэль мог только ласкать ее. Понять — что? И если знать истину, всю истину, в том виде, в каком она к нам приходит, — что нам с ней делать? Эта истина слишком чиста, чтобы мы могли ее вынести: только Бог не боится истины.
Однажды Катриэль не смог удержаться, когда был у отца. Согласно Талмуду, сказал он, каждая душа владеет бесконечной мудростью и бесконечным знанием, но забывает все, сходя на землю. Может быть, после смерти ей все это возвращается. Слишком поздно, чтобы этим воспользоваться. Катриэль находил эту игру скандально-несправедливой. ”И вот, отец, при тебе мне часто хочется кричать, кричать, чтобы получить ответ”.
— Почему же ты этого не делаешь?
— Мне не хочется тебя обижать.
— Меня? Ты думаешь обо мне, а не о Боге?
— Да, отец.
— Ты огорчаешь меня, сын мой. Ты ставишь меня между собой и Богом.
Они провели в занятиях несколько часов; потом, в середине стиха, Катриэль взорвался: ’Тосподи, мы любим Тебя, мы Тебя боимся, мы Тебя венчаем, мы цепляемся за Тебя против Твоей воли, но прости мне, что я открою Тебе глубины своих мыслей, прости мне, что я скажу Тебе — Ты мошенничаешь. Ты даешь нам разум, но Ты же его предел и зерцало; Ты хочешь, чтобы мы были свободны, но при условии, чтобы мы отдавали Тебе в дар нашу свободу; Ты повелеваешь нам любить, но Ты придаешь любви вкус пепла; Ты нас благословляешь и отнимаешь у нас Свое благословение: и все это Ты делаешь для чего? чтобы преподать нам истины — какие? и о ком?”. И старик-отец, все больше сгибавшийся под тяжестью его слов, ответил: ”Не против Него ты должен бороться, а против зла, против смерти; а против смерти можно бороться, только создавая жизнь”.
Катриэль не согласился. Смерть взрослого человека — это только смерть взрослого человека; но смерть ребенка — это смерть невинности, смерть Бога в человеческом сердце. И тот, кого не насыщает эта истина и кто не кричит о ней со всех крыш — тот без сердца и без Бога, тот никогда не видел туманящихся глаз ребенка, который угасает без жалобы и который умирает, чтобы указать дорогу родителям, открыть им то, что их ожидает. Если я паду завтра, подумал Катриэль, я обрету своего сына. Легенда описывает Ангела смерти как существо, состоящее из глаз, из одних глаз: он только смотрит, он убивает, взглянув. Если я упаду завтра, я обрету взгляд своего сына. И его мать нако-нец-то останется одна.
— Малка...