— Нет! Не говори ничего!
— Всего несколько слов. Знай, что я тебя люблю.
Я люблю тебя даже в одиночестве. Я не хочу оставить тебя, не повторив этого.
Губы женщины задрожали, но не произнесли ни слова.
— И знай, что говоря это тебе, я думаю о Саше. Твоя грусть, как и моя, никогда не могла помешать мне любить тебя.
И вдруг выражение лица у Малки стало тверже. Она облизнула губы и прошептала:
— Ты произнес его имя. Теперь ты можешь уходить.
И на лице ее отразилась такая боль, что испуганный Катриэль задохнулся.
— Это так далеко, — сказала она еле слышно. — Иногда я спрашиваю себя - а было ли это на самом деле, а не приснился ли мне Саша. Мне нужно было услышать его имя. Теперь ты можешь уходить.
Час, два часа молчанья. Перед домом остановилась машина. Катриэль подумал: теперь я должен взять свои вещи, открыть дверь, спуститься по лестнице и уехать. И дорога, по которой я пойду, уведет меня далеко от нее и далеко от меня самого.
— Я вернусь, — сказал он, целуя влажный лоб жены. — Войны не будет. Жертв не будет. Вот увидишь.
Она с усилием ему улыбнулась, но не пошла провожать. Как пригвожденная, она сидела неподвижно, мрачно разглядывая свои сплетенные руки, словно решившись никогда больше не говорить и не делать ничего. Может быть, она думала о своем сыне, обо всех сыновьях, оторванных от отцов, об отцах, вырванных из жизни. Потом в окно вошла ночь. Малка встретила ее, медленно раскачиваясь. Она стояла у стены и медленно, глухо и ритмично билась об стену головой.
Через несколько дней я познакомился с Катриэ-лем. А Малка не увидела его больше.
Не забыть мне, какая была жара: стоячая, как вода, тусклая, как мрачное небо. Она подавляла все.
День подходил к концу. Он был длинным и изнурительным. Батальон, поднятый на ноги в четыре утра, готовился двинуться на юг. Но приказа выступать не было, он запаздывал. Раздражающая, унизительная неуверенность. И вдруг — контрприказ: все разобрать, мы остаемся на месте. У людей испортилось настроение, они брюзжали: "Хорошо начинаем! Если так будет продолжаться, нас добьет не противник, а солнце”.
Я стоял у входа в палатку номер десять, одетый в старую форму Гада. Солдаты третьего отделения, растянувшись на своих раскладушках, ожидали вечера и первого дуновения прохлады.
— Привет, — сказал я.
Мои будущие товарищи, совершенно равнодушные ко всему, даже не пошевелились.
— Я ваш жилец. Могу я увидеть сержанта Иоава?
Сержант поднялся и проворчал:
— Это тебя прислали вместо Ашера?
— Не совсем, — сказал я во избежание возможных недоразумений.
— То есть как?
— К сожалению, я не вместо Ашера, во всяком случае, не совсем.
Он стал холодно меня разглядывать, что позволило и мне сделать то же самое. Квадратные плечи, на которых, казалось, держалась рама палатки. Жесткое лицо с резкими чертами. Весь красно-рыжий: грива, брови, глаза.
— Начнем сначала, ладно? Ашер сломал ногу, так или не так? Так. Мне нужен пулеметчик. Так? И ты говоришь, что это не ты?
— Не совсем.
Рыжий сделался опасно ласков:
— Не будешь ли ты любезен объяснить, что ты хочешь сказать?
— Охотно, сержант. У вас есть свободная кровать, я ее займу. Вот и все. Могу добавить: я в жизни не прикасался к пулемету.
На него стоило посмотреть. Когда рыжий краснеет, это значит, что дело будет жаркое.
— Прочтите, — сказал я, чтобы предотвратить катастрофу.
Я подал ему приказ, подписанный Гадом. Это произвело на него должное впечатление.
— Так бы и говорил.
Тут и прочие заинтересовались моей особой.
— Так что там, в этой бумажке?
— Да ничего. Вот этот человек, по имени Давид, оказывает нам честь пребывать с нами до следующего приказа.
И тут же, немедленно, все, хоть и колеблясь между почтительностью и подозрениями, начали допрос с пристрастием. Возраст, семейное положение, адрес, профессия, особые приметы. На все — отрицательные ответы.
Враждебные голоса:
— Да он смеется над нами.
— Он играет в секретного агента.
Я не сдавался. Они тоже. Вопросы сыпались со всех сторон:
— Ты в военной разведке?
— Но ты хоть в армии?
— Нет, господа. К сожалению, нет.
— Ты никогда не призывался?
— Никогда.
— Как это может быть?
— По состоянию здоровья, в частности.
— Но ты ведь носишь форму, черт возьми!
— И да, и нет.
— Он смеется над нами!
— Да еще просит гостеприимства! Нет, много чего я видел, но такого...
Как ни грустно, мне пришлось пуститься в объяснения и сознаться, что на самом деле я не служу в их армии, не мобилизован, и даже не гражданин этой страны.