Эглантина опустилась на ветку и повернула голову в сторону дупла. Неужели ей не кажется и она в самом деле слышит песню, которую только что пела? Только теперь ее поет мамин голос!
Эглантина сделала несколько робких шажков к дуплу.
— Смотри, Рыжуха, как она переплела мох! Так всегда делали у нас, в Тито.
— Иди же, не будь букой, — подбодрила ее подруга. — Глаукс, там же твоя мама!
— А что, если она меня не узнает? Я ведь была птенцом, когда мы расстались.
— Мама всегда узнает своего маленького птенчика, даже если этот птенчик давно вырос и отрастил маховые перья.
Дрожа от робости, Эглантина подошла еще ближе. Потом осторожно, одним когтем, начала раздвигать пряди мха.
Теперь она хорошо видела маму. Мама стояла к ней спиной. Она выщипывала пух из своей грудки и выстилала им мягкое гнездышко. Наверное, там лежат яйца…
«Здесь не хватит места для меня!» — испугалась Эглантина и отступила назад. В этот миг большая сова вдруг резко обернулась.
— Кто здесь? — спросила она.
У Эглантины перехватило горло. Желудок ее задрожал. Перед ней был не скрум. Это была ее мама… Но что-то мешало Эглантине до конца поверить в это. Что-то было не совсем так…
Но тут Рыжуха с силой пихнула ее в спину, и Эглантина очутилась внутри дупла.
— Эглантина? — Голос был очень похож на мамин. — Эглантина, — повторила сова. — Какое счастье, я снова вижу тебя!
Она выглядела почти совсем как мама, хотя Эглантина не помнила, чтобы у мамы было такое белое и такое большое лицо.
Казалось, сама луна сошла с небес и вплыла в дупло. А еще это лицо пересекала косая рана, перья на ней росли не так густо, как прежде, и чуть-чуть просвечивала розовая кожа. Но даже шрам не мог испортить красоту белоснежного лица, и никогда еще мама не казалась Эглантине такой красавицей.
Она была прекрасна.
Эглантина впервые видела такую красивую сипуху. Кажется, ее мама была немного меньше ростом… Но голос! Голос был мамин.
— Входи, дорогуша. Входи.
Эглантина с усилием зажмурилась.
— Почему ты называешь меня так? Раньше ты никогда не говорила мне «дорогуша».
Сова еле заметно повела крылом.
— Ну… видишь ли, прошло так много времени. Я не могу всего Упомнить, детка. Зато я помню, что из всех насекомых ты больше всего любишь сороконожек. А теперь погляди, что мама приготовила для своей дочки!
Она сделала шаг в сторону, и Эглантина увидела гнездо. Там не было никаких яиц. Это было уютное местечко для Эглантины, устроенное именно так, как всегда делала мама: сначала шел слой мха, затем пух из материнской грудки, потом снова мох, и снова пух, а рядом — кучка сороконожек.
— Мамочка! — закричала Эглантина, кидаясь на грудь к матери. Огромные белые крылья сомкнулись вокруг нее. А затем, не выпуская Эглантину из объятий, мама подцепила когтем сороконожку и запела.
Это была старая-старая песня из далекого детства, когда Эглантина была совсем маленькая и ела только насекомых.
Эглантина на миг оторвалась от матери и прошептала:
— Ты помнишь эту песенку?
— Ну конечно, дорогу… Конечно, детка. Ведь Сорен так часто пел ее тебе.
— Да… ну да, — неуверенно кивнула Эглантина, а потом внимательно посмотрела на мать. Все-таки что-то было не так.
— Мама… У тебя такое большое и белое лицо.
— Все мы меняемся, любовь моя.
«Мама иногда называла меня так, это правда. Но чаще всего она говорила „малышка Эгги“. Но „дорогушей“ она меня точно никогда не называла!»
Материнские слова немного успокоили Эглантину. И все-таки что-то мешало ей почувствовать себя окончательно счастливой и умиротворенной.
— А что это за шрам у тебя на лице?
— Просто царапина, дорогая. Пустяки, во время бури меня задело отломившейся веткой.
— А где папа?
— Охотится вместе с Клуддом и Сореном.
— Этого не может быть!
— Почему же?
— Потому что Сорен сейчас на острове, на Великом Древе Га'Хуула.
— Полно, душка. Мы не верим в этот вздор.
— Но это не вздор, мама! Это место существует на самом деле.
— Это легенда, любовь моя, всего лишь красивая легенда. Когда папа вернется, он расскажет тебе сказки, которые ты так любишь слушать перед сном.
— Ой, я не смогу остаться тут на целый день. Меня хватятся и будут волноваться.
— Разве кто-то может волноваться о тебе больше, чем я — твоя родная мама?
На миг Эглантина совсем смутилась и поискала глазами Рыжуху.
— Я привела с собой подругу. Где же она?
— Здесь нет никого, кроме нас, дорогуша.
— Что ты, здесь только что была Рыжуха! Она прилетела вместе со мной. Я пообещала, что ты разрешишь ей остаться с нами. Она сирота, понимаешь?
— Ай-ай-ай, какое несчастье, — вздохнула мама. — Ну конечно, дорогу… детка, у нас хватит места еще для одной дочки.
— Я знала, что ты поймешь, мама! Я ей сразу сказала, что ты будешь рада, — пролепетала Эглантина, не сводя глаз с матери, словно пыталась убедить себя в чем-то. — Только я никак не пойму, куда она подевалась.
— Может быть, твоя подруга решила дать нам время побыть вдвоем? Ведь нам с тобой так хочется поиграть в дочки-матери, правда? Нам этого так не хватало.
— Да, правда, — еле слышно прошептала Эглантина.
— Я как раз хотела побаловать свою дочку ее любимыми лакомствами. Смотри, вот сороконожки, вот жирная полевка, а это кусочек мышатины.
— Вот это да! — воскликнула Эглантина, внезапно почувствовав зверский голод.
Она поела, зевнула и вяло подумала о том, куда могла запропаститься Рыжуха.
Перед тем как уснуть в уютном гнездышке, которое мама с любовью выстлала для нее свежайшим мхом и пухом с собственной грудки, Эглантина с трудом проговорила сонным, заплетающимся голосом:
— Мамочка, прошу тебя, не давай мне слишком долго спать. У меня будут неприятности, если я не вернуть домой вовремя. Может быть, для тебя это всего лишь легенда, но для меня — самая настоящая жизнь.
— Конечно, дорогуша. Слишком настоящая, я бы сказала.
Не успела Эглантина закрыть глаза, как вспышка ослепительного света пронзила дупло, подобно лезвию острейшего меча.
На ветку напротив входа опустилась огромная сипуха, и лунный свет вспыхнул на металлической маске, скрывавшей ее лицо.