— Что ж, надо лететь в крыло со временем, — ответила Октавия.
— Но что делать, если это время мне не по душе?
Октавия перестала стирать пыль и повернулась к старому другу, устремив на него невидящий взгляд своих глазных щелок.
«Как она это делает? — подумал Эзилриб. Она же слепая, а видит меня насквозь!»
— Это у тебя хандра, вот что я скажу! Кчему вся эта тоска да уныние? Что еще за чепуха? — сердито прошипела Октавия.
— Наверное, ты права, — кивнул Эзилриб. — Понимаешь, мне сейчас нужно лететь в парламент. Сегодня ночью состоится заседание.
— Сегодня? Да ведь нынче праздник!
— Для кого-то праздник, — тяжело вздохнул Эзилриб. — Только не для Вислошейки.
— Ах, бедняжка, бедняжка… Как она? Все еще болеет?
— Мягко сказано. Глаукс покинул ее, вот что страшно.
В это же самое время, пока на другой стороне Великого Древа вовсю шла веселая кутерьма, Отулисса сидела в своемдупле, склонившись над придуманным ею когда-то планом нападения на Чистых.
«Теперь у нас почти есть дивизион. И в нем непременно будет крыло Ледяных Клювов из Северных Царств».
Она вздохнула. Пустые мечты… Никто не хочет ее слушать: ни Эзилриб, ни Борон с Барран, ни даже Бубо.
Звуки торжества в честь возвращения Эглантины и Примулы снова ворвались в ее дупло.
Мимо, сильно шатаясь из стороны в сторону, пролетела мадам Плонк. Певица явно перебрала молочникового пива, которым взрослые совы угощались во время праздников.
— Неужели на всем острове я одна сохранила трезвый ум? — вслух произнесла Отулисса.
— Вряд ли!
Она резко обернулась и ахнула, увидев заглянувшего в дупло Эзилриба.
— Отулисса, я хочу чтобы ваша стая и Эглантина ровно через пятнадцать минут явились в зал заседаний парламента. Ты хорошо меня поняла? Больше никому ни слова.
Отулисса ошеломленно замигала. Что случилось?
— И еще — постарайся не привлекать лишнего внимания. Пригласи всех потихоньку, воздержись от своей обычной громогласной манеры. Договорились?
— Я… нет… ой, то есть да! Конечно, сэр!
Отулисса готова была поклясться, что старый наставник хитро подмигнул ей своим косящим глазом.
ГЛАВА XXII
Живой труп
Крупный мохноногий сыч, стоявший у входа в зал заседаний парламента, кивнул друзьям, разрешая пройти.
Они всего дважды бывали здесь раньше и всякий раз со стыдом вспоминали о том, как подслушивали ход заседаний из своего секретного убежища.
Члены парламента уже заняли свои привычные места на согнутой полукругом березовой ветке. Лишь одно место на ветке пустовало: место Вислошейки. Но войдя в зал, друзья одновременно ахнули, сообразив, что грязная груда серых перьев в углу принадлежит сове, и не просто сове, а бывшей наставнице Вислошейке.
Глаукс милосердный, что с ней произошло?
Когда-то перья у Вислошейки были густого, сочного коричневого цвета, с яркими белыми крапинками. Но теперь ее бурые перья посерели, а когда-то янтарные глаза приобрели цвет размокшей глины.
Вислошейка не переставая щелкала дрожащим клювом, словно бормотала что-то неразборчивое.
Первым слово взял Борон.
Он говорил спокойно и доброжелательно. Он видел потрясение в глазах юных стражей и всей душой надеялся, что старый Эзилриб не ошибся, пригласив их на заседание. Никто не сомневался в храбрости и мужестве лучшего в мире клюва.
Но сейчас им нужна была не храбрость, а зрелость.
— Молодые птицы, Вислошейка не подверглась сокрушению. Крупинки тут ни при чем, — негромко пояснил белоснежный король.
— А что с ней тогда? — еле слышно прошептал Сумрак.
— У нее оцепенел желудок, — ответил Борон. — И разбито сердце.
— Разбито? — переспросила Гильфи. Она никогда не слышала, что сердце может разбиться.
— Это трудно объяснить, — начал Борон и задумчиво обвел глазами друзей, размышляя, как бы лучше все объяснить. — Вы знаете, что самые сильные чувства мы, совы, воспринимаем и переживаем мускульным желудком. Лишь немногие чувства проходят через наше сердце. Но когда сова становится бесчестной, когда она предает свое дело, друга или все дерево, как поступила наша Вислошейка, передавая врагу важную информацию во время осады, она тем самым предает собственное сердце. Рано или поздно такая сова понимает, что натворила, и тогда желудок ее цепенеет, а сердцу приходится работать за двоих, чтобы возместить утрату. Но совиное сердце не приспособлено для такой нагрузки, поэтому оно разбивается. Не буквально, конечно, ведь оно продолжает жить и качать кровь, но дух его сломлен.