Познав мужей ревнивых гнев и ропот,
Душой устав и накопивши опыт,
В наш новый век женился Дон-Жуан.
А впрочем, к безрассудному почину
Имел Жуан двоякую причину.
Женился он,
Сказать приятно мне,
Не где-то, не в какой-то там стране,
А именно у нас, в Стране Советов,
Где появился после тех времён,
Когда стал замечать, что обойдён
Вниманьем своих западных поэтов.
Не мнил и здесь к Суркову
В стих попасть,
Но знал, что в новизне
Новей и Страсть.
О, Страсть Любви!
От самых давних дней
Он дивным был художником страстей,
Но многоцветье высших ощущений
Сгубила буржуазности печать,
Когда нужды не стало обольщать,
Все женщины пошли без обольщений.
А если чувства словом не цветут,
От Страсти
Обновления не ждут.
Лишь страсть ценна.
Прожив века, он знал,
Как изменялся жизни идеал,
Как старики к безусым шли на милость,
Как занимали троны торгаши,
Как падала во всем цена души,
Как все менялось, билось и дробилось,
Но Страсть Любви
Во все века и лета
Была как неразменная монета.
Явился он
В предел моей страны,
Конечно же, не в поисках жены.
Скорей всего хотел поволочиться.
Когда ж увидел стройку вертопрах,
Её ошеломительный размах,
Решил остаться и переучиться,
Чтоб смыть с Души
Без прежнего цинизма
Родимое пятно феодализма.
Итак, на стройке
Страсти пилигрим
Прижился даже именем своим:
Жуан ли, Жан ли, был бы работяга.
В то время, как теперь сдаётся нам,
К туманным иностранным именам
Была у нас особенная тяга,
Хоть римский Цицерон, к чему чиниться,
Звучит по-русски
Вроде Чечевицын.
И всё-таки потом
Приставку “дон”,
Как ни звучна была, отбросил он,
Взял и отсёк без всякого терзанья,
Как отсекают, взятую в щепоть,
Вполне живую, трепетную плоть
При тягостном обряде обрезанья.
Жуан без “дон” по собственной охоте
Стал проще,
Как еврей без крайней плоти.
Не диво ли,
От первого “Люблю”
У нас закон оберегал семью,
А строгому закону в подкрепленье
Через цехком, завком и женсовет,
Партком и комсомольский комитет
Был и закон общественного мненья,
И тот, кто преступал за грань закона,
Не избегал порой
И фельетона.
“Вот хорошо, —
Подумал жён желанник, —
Что у семьи так много добрых нянек,
Особенно для грешных, кто, как я,
Решил навек оставить круг порочный,
С такой подмогой счастье будет прочно.
Долой разврат!
Да здравствует семья!”
Тогда ещё не знал он иносказ:
“Семь добрых нянек,
А дитя — без глаз”.
“Долой разврат!”
Сказать-то просто. Кстати,
Поговорим немного о разврате,
Перелестнём страницы словарей,
Откроем те, где есть определенье
Разврату, как порочному явленью,
С позиций моралистов наших дней.
Увы, воображенью не мешая,
Молчит Энциклопедия Большая.
С послушностью
Наипримерных чад
Вослед Большой и Малые молчат.
Но тут себе позволю замечанье:
Встречаются и в Жизни иногда
Такие рассуждения, когда
Бывает вразумительней молчанье.
Ну сами посудите: для морали
Не стало б легче,
Если бы орали.
А может,
Надо только ликовать,
Что дали мне возможность толковать
Добра и зла житейские приметы.
Меж ними очень узенький порог:
Чуть-чуть переступил — уже порок,
Чуть-чуть недоступил — порока нету.
А мера где, чтобы в разврат не впасть?
Одна лишь мера —
Истинная Страсть.
Не бойтесь Страсти,
Но в Любви горячей
Любая Страсть
Должна быть только зрячей.
Пусть синие померкнут небеса,
Пусть голубые рухнут небосводы,
Но писанные Матерью-Природой
Любви своей храните адреса.
В Мужчине с Женщиной
Есть святый дух,
Когда хранится ими
Тайна Двух.
Открывший Тайну —
У порока в нетях,
К Ночам Любви не подпускайте третьих
Ни воспалённых, ни холодных глаз,
Чтоб трезвым не раскаиваться завтра,
Из Ласк Любви не делайте театра,
Не выставляйте Счастье напоказ.
А для картин о чуде женских ножек
Нам нужен не развратник,
А Художник.
Ещё и ныне вызывает спор
Рембрандта мудрого
“Ночной дозор”.
На той картине в призрачном луче
Стоит среди дозорных, в их оплоте
Не то девчонка-нищенка в лохмотьях,
Не то принцесса в золотой парче.
В лохмотьях — тем,
В ком мало интереса,
Влюблённому Любовь —
Всегда Принцесса.
Иной готов
При чувстве небогатом
Любое чувство называть развратом.
Увидев наготу на полотне,
Такой спешит с поспешностью кретина
От самой благороднейшей картины
С тупым упрёком к собственной жене.
Хоть крик борца
Со всяческими “мини” —
Не крик ли
Вопиющего в пустыне?
Художник — полубог,
Когда творит,
Влюблённый — Бог,
Когда Душой горит,
Но по возможности воспламеняться,
По высшему призванию творцов —
Детей, картин ли —
В качестве отцов
Они местами могут поменяться.
Прекрасна Страсть, взлетевшая высоко,
А Холодность Души — душа порока.
Как часто бьют
В ревнительный набат,
Как часто говорят:
“Разврат!.. Разврат!..”
Разврат — когда из низких побуждений,
Когда же побужденья высоки...
Не Юноши, а чаще Старики
Скользят на тропках тёмных похождений.
Нет, Истинную Страсть, её азарта
Не надо путать
С путами разврата.
Душа Жуана,
Как одна из ста,
Была Добра, Наивна и Чиста,
Страдательно доверчива к тому же,
На Красоту отзывчиво-легка,
Пред Женщиной до ужаса робка, —
Что вовсе странно для такого мужа.
Ещё странней, что в нём преобладало
Не Мужество,
А Женское Начало.
И вот теперь
Из этого клубка
Потянем нить с понятием “робка”,
Посмотрим и заметим, к удивленью,
Что эта робость в нитке не одна,
Что эта робость мудро сплетена
С готовностью к её преодоленью.
Так Истинный Актер,
Талант бесценный,
От робости дрожит
За шаг до сцены.
И всё же
В ситуации любой
Жуан по Страсти
Был самим собой.
Жалка лишь подражания печать,
Поскольку подражатели желают
Того, кому нахально подражают,
Перешуметь,
На крик перекричать.
Нет, не Жуан смешон,
Смешней всего
Слепые подражатели его...
Мы с ним сошлись,
Встречаясь на работе,
На зауральском авиазаводе.