Взял на руки Наташу
И понёс...
Забавно, право!
Это же ведь казус,
Что цвёл так нежно
Мексиканский кактус.
На вид он непригляден и жесток,
На нём колючки, каждая — как лучик,
И вот среди таких лучеколючек
Родился удивительный цветок,
Подобный колокольчику, в котором
Почти что слышен звон
О счастье скором.
Как откровенье,
Как любви призыв,
Был цвет его особенно красив,
Красивей роз, красивее пионов.
Все кактусы, цветущие вот так,
Как слышал я, выхаживать мастак
Не кто-нибудь, а Леонид Леонов,
А он, мы знаем, добрым делом занят
И пустяков выхаживать
Не станет.
Признаюсь запоздало,
Что уж тут,
Я сам не знал, что кактусы цветут,
Зато читал, и это даже лестно
Для кактуса, не бывшего в чести,
Что надо бы его нам завести
В пустынное, засушливое место.
И не было б, писали, выше дара,
Чем этот сочный кактус
Для отары.
Я верил в мудрость
Этого проекта,
Пока огнистого не встретил цвета
И не представил радость поселян,
Глазеющих, как на пустынном поле,
Наукой возрождённом лучшей доле,
Сей милый цвет жуёт себе баран,
Питается безводно и бестравно
Таким цветком.
Не правда ли, забавно?
А всё — мой такт,
Заставил всё же такт
Писать меня о кактусе трактат,
Пока Жуан в своём стремленье лучшем
Наташу в её прелести земной
Не сделал настоящею женой,
А сам не стал ей полномерным мужем.
Она уже, смахнув с лица слезинку,
К себе тянула
Белую простынку.
Все жены любят,
Хоть не говорят,
Когда их за любовь благодарят.
Жуан отрадно в бережном наклоне
И целовал и взгляд жены ловил,
Ласкал ей груди, словно бы кормил
Два жадных клюва с ласковой ладони,
Дивился втайне, что дитя Сибири
Вело себя,
Как женщины Севильи.
Мужчины все,
Чем более грешны,
Тем больше и в желаниях смешны.
Чтобы жена была и не тиха,
Но отвечала нормам идеала,
Чтоб знала всё и ничего не знала,
Чтоб, согрешив, не ведала греха.
Уж не на этой ли душевной криви
Родился миф
Безгрешности Марии.
В делах Любви,
В игре огней и стуж
Взывают часто к родственности душ.
Неправда это, здесь нужна полярность,
Здесь нужен тот особенный магнит,
Который тем вернее породнит,
Чем больше нежность и сильнее ярость,
Но гаснет страсть,
Когда за общим плугом
Жена и муж становятся
Друг другом.
Всё это так,
Но не о том же речь,
Чтобы душой влюблённой пренебречь.
Кто любит только телом, счастье губит,
Меж ними не должно быть дележа.
Как долго любит верная душа,
Как яростно, но кратко тело любит.
И всё же, если тело устаёт,
Душа — не жди,
На помощь не придёт.
Прекрасна ночь,
А женщина прелестна,
Когда и ранним утром с ней не тесно.
Бывает же, на мир и на уют
Не все в такую ночь сдают экзамен:
Ложатся спать хорошими друзьями,
Врагами молчаливыми встают.
У наших же супругов без печали
Всё было так,
Как сказано вначале.
Уже пришла пора
Другим вставать,
А новобрачным было впору спать.
Но вот к полудню, жалуясь на сердце,
Явилась тёща чуть ли не бегом
С ещё горячим рыбным пирогом,
Завёрнутым от стужи в полотенце,
Оценочно прищурилась с порога
И подвела итог:
“Ну слава богу!”
Очаг семейный —
Добрый костерок,
В потёмках жизни разведённый впрок,
Заблудшему дающий направленье.
И я себя погрел у костерка,
И мне того досталось пирога
Да беленькой к нему — для вдохновенья,
Чтоб их поздравил, также и себя.
Итак, свершилось.
Родилась семья!
Из всех проблем,
Из всех больших идей
Семьи идея мне всего милей.
Всё дело в том, что изо всех историй,
Прошитых кровью по живой канве,
Из многих философских категорий
Главнейшими считаю только две.
На первом месте в роли верховода
Есть отношенья:
Люди и Природа.
А на втором
Из категорий вечных,
Из отношений чисто человечьих,
Дающих вездесущей жизни ход,
Рождающих и радость, и кручины,
Есть отношенья Женщины с Мужчиной,
А можно говорить наоборот.
Всё остальное, если вам угодно,
От этих отношений производно.
И даже то,
Что люди страстно бьются
Оружьем мятежей и революций,
Прозрев любви зарю в кромешной тьме.
Ах, сколько в распрях от огня и стали
С мечтою о грядущем погибали,
Душою апеллируя к семье!
Сам Энгельс относил,
Свергая царства,
Вопрос семьи
К вопросам государства.
Но вот беда,
Читатели упрямы,
Им подавай трагедии и драмы.
А где их взять?
Не просто же возвесть
До ранга драм скандальчики соседей.
В том и трагедия, что нет трагедий,
Хоть жертв любви вокруг не перечесть.
Влюблённые всё больше с каждым годом
От всяких драм
Спасаются разводом.
Зато Жуан,
Пусть будут хоть напасти,
Сжёг все мосты на переправах страсти.
Теперь он только одного хотел
Хотением души, хотеньем тела,
Чтобы одна Наташа им владела,
Чтоб только он Наташею владел.
Но вознесённая до неба верность
В нём слишком скоро
Возбудила ревность.
О, ревность,
Неподвластная уму,
Она легко ревнует ко всему.
Вот пошутил сосед довольно плоско,
На шуточку ответить бы тремя,
Но ревности холодная змея
Уже ползёт извилинами мозга
И, ясному сознанью вопреки,
Прочерчивает адовы круги.
Он ждёт её
С лицом белее стенки,
Чтоб заглянуть в обманчивые зенки,
Чтоб взглядом взгляд сурово повстречать,
Чтоб на лице, невиннейшем когда-то,
Холодного, постыдного разврата
Увидеть потаённую печать.
Но вот пришла и ахнула канашка:
— Ах, Жуня!..
Ты не ужинал, бедняжка!..
О, Женщина!
Соблазнами красот
Она и бога с неба низведет
И смертным его сделает, шалунья.
Ах, до чего жесток любви полон!
Был Дон-Жуаном,
Был Жуаном он,
Теперь же для Наташи просто Жуня!
Счастливый дар людей — воображенье
Во всём, ревнуя,
Видит униженье.
Меж тем Наташа,
Хлопоча о муже,
Проворить стала небогатый ужин.
Жуан остановил её:
— Постой!.. —
Наташа обернулась удивлённо,
Наташа улыбнулась так влюблённо,
С такою откровенной чистотой,
Что мой Жуан,
Стыдясь за окрик грубый,
Стал целовать Наташу
Страстно в губы.
В Америке
Для сердца и души
Давно изобретен детектор лжи,