— Ну, здравствуй! —
И насмешливо-елейно,
Почти с издевкой:
— Как очаг семейный?
Сказать хотела
Из того расчёта,
Что не ему теперь сводить бы счёты,
Но почему-то недостало слов.
Обида втайне всё ещё терзала,
Она ожесточилась и сказала:
— Спасибо,
Хорошо.
Хватает дров.
А как твоя семья? — спросила смело
И на него впервые поглядела.
Стараясь скрыть
Обиду и укор,
Она глядела на него в упор,
А он стоял пред ней, как на параде,
И бравый и внушительный на вид,
Как будто весь единым слитком слит,
Пригож лицом и крепким телом ладен,
И лишь в глазах хитрившего матроса
Торчали два зрачка,
Как две занозы.
Ответил так,
Что холода ушат
Он вылил на неё.
— Я не женат!
— Как не женат?! —
Суровый голос Наты
На этом дрогнул.
— Ты же мне писал...
— Нет, просто я мешать тебе не стал,
Хотел избавить от забытой клятвы,
Чтобы она игрушкой школьных дней
Не захламляла
Памяти твоей.
А помнишь ли, —
Продолжил с увлеченьем, —
В десятом мы писали сочиненье,
Твоё в пример зачитывали нам,
В нём, не предвидя
Своих взглядов смену,
Ты осуждала чёрную измену
Любви и дружбе, слову и делам...
— К чему всё это? —
Удивилась Ната. —
Ты мне налгал —
И я же виновата?!
Спокойный,
Торжествующий почти,
Он подал ей письмо.
— Тогда прочти! —
Лишь только развернув листок несмело,
Лишь увидав расшатанно-кривой
Знакомый почерк Надьки Луговой,
Наташа почему-то побледнела,
За ней следил с улыбочкой злодея
Друг юности её,
Вадим Гордеев.
Неужто был Вадим
Настолько прав,
Что, смятого письма не дочитав,
Наташа зашаталась, стиснув зубы,
Упала бы, когда б её Вадим
Не поддержал всем корпусом своим
И не довёл до лавочки у клумбы,
Где до поры для розысков иных
Я с горьким чувством
И оставлю их.
Передо мной
Потрёпанный весьма
Лежит оригинал того письма,
Что обожгло Наташино сердечко,
Ударило строкой, простой на вид:
“Твоя Наташка
Здесь вовсю кадрит!”
Какое новомодное словечко,
А говорят, что в области морали
Мы новых слов
Ещё не создавали!
Есть люди,
Жаждущие для других
Такой же неудачи, как у них.
И вот одна такая,
Лишь налгать бы,
Писала и в строке и между строк,
Что у Наташи есть уже и срок,
Сокрыто обозначенный для свадьбы,
Хотя Жуан в супружеском аспекте
В то время не был
Даже и в проекте.
Когда Вадим
Прочёл всё это, он
Был в гордости своей так уязвлён,
Что Нате дать отказ поторопился,
Чтобы не он стал первой жертвой зла,
Чтобы она покинутой слыла,
Но без большой любви
Женитьба вскачь
Приносит только
Бремя неудач.
Теперь и сам,
Попавший в бездорожье,
Намеренно смешал он правду с ложью,
Решив Наташу от семьи отбить.
Какое суетливое уродство —
Рядить себя в одежду благородства,
Не лучше ль просто благородным быть!
Что, трудно? А под ласковые речи
Быть негодяем, —
Разве ж это легче?
В беду попасть не трудно,
Все труды
Лишь в том, чтоб с честью выйти из беды,
Вадим же бросил всё своё старанье,
Чтобы внушить, что был не виноват,
Чем и принёс ей горестный разлад
В жестоко потрясённое сознанье.
Душа её в трагическом циклоне
Металась в самой
Безысходной зоне.
Ей слово клятвы —
Не словесный хлам,
Она была хозяйкою словам,
В них голос сердца был и голос крови.
Её учил учитель и поэт,
Что если слова нет, то жизни нет,
Всё в этом мире держится на слове.
Без слова, умирая и родясь,
Утратят люди
Всяческую связь.
Глупей всего
Ведут себя в осуде
Добру недоучившиеся люди.
Так и Наташа, чтоб в себе не пасть,
Глядела на Вадима той Наташей,
Как будто был он без вести пропавший
И вот вернулся, взяв над нею власть.
Иные скажут: “Цельная натура”.
Натура — да,
Но дура, дура, дура!
Вадим ей лгал
И стал за слово люб,
А что бы его слово да на зуб,
Коль своему хорошая хозяйка,
Ядро в любом орешке ли найдёшь,
Вот так и в слове пребывает ложь,
Как за скорлупкой тухлая козявка.
Тут даже белка преподаст урок
Тем, что берёт орех
Лишь годный впрок.
Она ж решила,
Ты, читатель, знай,
С Вадимом улететь в Приморский край,
Бродила с ним.
— Тебе я верю, Вадик.
— Ну, наконец-то! —
Ночь была темна.
— А всё же что-то страшно! — И она
Хваталась крепче за его бушлатик.
Не верь, не верь!
Но на пути порока
Красавицы не слушают пророков.
На свой позор,
Учи их, не учи,
Они легко летят, как из пращи.
Быть может, лишь одна из многих ста
Способна отвратиться от гордыни,
Зато ей, как библейской Магдалине,
На этот случай подавай Христа.
А нынче у безбожного поэта
Такого всё же
Нет авторитета.
О, первая Любовь —
Любовь любвей,
Манящий призрак юности твоей,
Неповторимый, памятный и милый.
Пусть та любовь до гроба греет грудь,
Пусть долго-долго светит, но не будь
Ты осквернителем её могилы.
О, первая Любовь!
Любви и славь,
В своей душе
Ей памятник поставь.
Забыл о ней —
Беда неотвратима.
Тем и страшна завистливость Вадима,
Что мстительность вдруг овладела им,
Когда узнал он, что его Наташа
За мирового вышла персонажа,
Что счастлива...
Как?! Счастлива с другим?!
И вот Вадим, когда-то друг-приятель,
Пришел к Наташе
Как гробокопатель.
Сюжет бы мне
По сердцу и уму,
А то уже противно самому
Описывать все эти шуры-муры,
Которые особенно низки,
Особенно постыдны и мерзки
На общем фоне мировой культуры.
В том нет любви,
Нет мужества и чести,
Кто женщину берёт
Из чувства мести.
Уже не той,
Высокой и прямой,
Пришла Наташа в эту ночь домой.
Сначала мысль в сознанье копошилась,
Что надо бы не подличать, не лгать,
А напрямик Жуану всё сказать,
Но почему-то сразу не решилась.
Ей стало тяжко и в постели тесно,
Ну, остальное
Вам пока известно.
Мужчине,
Даже с вывертом блажным,
Всего страшнее выглядеть смешным.
Храня своё достоинство мужчины,
Жуан свою жену искать не стал
(Куда пойдёшь?), к тому же и не знал
Её ухода истинной причины.
Но тёща, как причина не скрывалась,
Два дня “копая”,