Открытый дружбе и любви обычно,
Но всё ж намётанный имея глаз,
Доверчивый Жуан на этот раз
Ответил гордо и категорично:
— Не разбойник,
Не вор,
Не ябеда,
Я не вашего поля ягода!
Здесь в камере,
Где упреждают зло,
Где всюду глаз, и речи не могло
Идти о клевете или доносе,
Но невзлюбив, как невзлюблял досель,
Под строгую Жуанову постель
Он карту самодельную подбросил,
Ехидно улыбнулся в полгубы,
Когда Жуан
Отправлен в карцер был.
Мне в карцере
С его площадкой малой
И описать-то нечего, пожалуй,
Всего пять строк достаточно вполне:
Вот каменная тумба в том уделе,
Где ночью быть лежанке без постели,
А в прочий срок примкнутой ко стене,
На полке хлеба кус не мягче тола
Да горстка соли
Грубого помола.
На тумбу сел он
С мыслью той курьёзной,
Что это всё пока что не серьезно,
Что это всё случайно, всё шутя,
Что главное ещё придёт позднее,
Что станет всё понятней, всё яснее.
Не думало ль наивное дитя,
Что в эти уголки уединений
Приводят всех
Для мудрых размышлений?
В суровости,
В игривости затей
Воспитывайте мысли, как детей
Воспитывает опытная няня:
До той поры питайте мысль душой,
Пока не станет мудрой и большой,
Способной на великие деянья,
Способной в жизни доброе творить,
Другие мысли
В людях породить.
Ещё скажу,
Без страха впасть в ошибку:
Без мысли зрелой наше чувство зыбко,
В нём стержня нет,
Как в молодой траве,
Сникающей по ветру то и дело.
Когда-то голова служила телу,
А нынче тело служит голове.
Забыла голова, вскружась по чину,
Рожденья своего
Первопричину.
К несчастью
Кибернетика сама
Несёт конец развитию ума,
Даёт предел достигнутым вершинам.
Настанут дни, мы будем тосковать
О том, чтобы самим помозговать,
А не бежать с вопросами к машинам.
И мой Жуан решил,
Чтоб мысль возвысить,
Всё передумать,
Всё переосмыслить.
“Зачем я лгу?
Зачем я фордыбачу?
Зачем же сердце от себя я прячу?
Какое счастье женщину любить,
Когда она тебя страстями полнит!
И если моё тело её помнит,
То как же голове моей забыть?”
Так думал он не раз,
И всё сначала
Меж тем в душе
Назойливей звучало:
“Долго ждать не могу,
Помани — прибегу
И опять постучусь в твои двери.
Скажешь, будто ждала,
Будто верной была,
Я и лжи твоей подлой поверю.
Даже то не зачту,
Что увидел не ту,
С синевою опущенных век,
И прощу, что с тобой
Оставался другой,—
Знать, такой на земле человек!
Не аукай — ау! —
Прибежать не могу,
Не могу в твою дверь постучаться,
Но как призрак в ночах,
Со слезой на очах
Буду, буду к тебе я являться...”
Вдруг звякнул ключ.
Жуан многострадальный
Успел прервать мотив сентиментальный,
Встать у стены с руками за спиной,
Но надзиратель, кажется, не строгий,
Не поднял из-за песенки тревоги,
А лишь кивнул на дверь:
— Иди со мной. —
И повели певца куда-то спешно,
Не в студию грамзаписи, конечно.
Его вели на новый, и всерьёз
Стажёром подготовленный, допрос,
Отложенный так надолго, вестимо,
Из-за незнанья службы и семьи,
Из недостатка разных справок и
Плохой речеспособности Вадима.
Хоть речь уже и удалось поправить,
Зато куда-то подевалась память.
Помог стажёру,
Дело полиставший,
На вид ленивый следователь старший,
Не Шерлок Хомс, на выдумки не резв,
На фото глядя, раззевался даже.
— Лицом-то, как пьянчуга, изукрашен,
А вот глазами... А глазами — трезв!..
Не говорю, что случай эпохальный,
Но, юный друг мой,
Явно не банальный.
И появились у Жуана в деле
Бумаги в новом, так сказать, прицеле:
Здесь были показанья разных лиц,
Свидетельства врачей,
В соседстве близком
Записка Ады с донжуанским списком,
Представить только, в несколько страниц.
Вот так солгавший — да не будет ложен! —
Как дикий зверь,
Был фактами обложен.
Жуан жалел,
Что шаг излишне скор,
Что не длинен служебный коридор,
А то бы шёл и шёл до дальней дали,
Вдыхая тонкий аромат духов,
Когда легко, как бабочки лугов,
Девчата в мини-юбочках порхали,
Осуществляя связь между пороком...
Простите,
Между дьяволом и богом.
Стажёр-очкарь,
Надежда института,
Свои психологические путы
Сплёл заново и переплёл аркан.
С улыбкою далекого значенья
По имени назвал без усеченья:
— Входите и садитесь, Дон-Жуан!.. —
Жуан вначале несколько опешил,
Но общий добрый тон
Его утешил.
Ещё сказал стажёр,
Но без улыбки:
— Вас в карцер посадили по ошибке,
Вы не картёжник, согласитесь — нет,
У вас другие страсти и призванья... —
Стажёр ошеломлял Жуана знаньем,
Внушал, что на событья пролит свет,
Что обнаружены меж ними связи,
Что нечто есть
Особое в запасе...
— А вы обманщик! —
И взмахнул арканом. —
В тот мрачный вечер
Не были вы пьяным,
Что, кстати, усугубило б вину,
А если вы в тот вечер трезвым были,
Тогда зачем себя оговорили? —
И повертел записочку одну.
Жуан упал бы, если бы не крепко
Привинченная к полу табуретка.
— Тут анонимка. Видели?
— Да, видел.
— В ней про обиду; кто же вас обидел?
— Безделица!
— Безделкам счет иной,
Для следствия безделиц не бывает,
А главное, и время совпадает...
Нет, вам пооткровенней бы со мной! —
Жуан и сам дорос за время это
До полной откровенности поэта.
— Ну, хорошо! —
Заговорил он чётко. —
Моей обиде не страшна решетка.
В любви я самолюбья не скрывал,
Но женщина, как ни дурна собою,
В моих глазах не может быть плохою,
Коль я её хоть раз поцеловал.
Прошу учесть, что ни к добру, ни к худу
Имён я женских
Называть не буду.
История любви,
Почти былинной,
Стажёру показалась длинной-длинной,
Но страстную не прерывал он речь,
В душе благословляя случай этот,
Родивший, как он думал, новый метод:
Сначала удлинить, потом отсечь.
Жуан, казалось, нёс
И всё заметней
Какие-то мистические бредни.
Стажёр всё слушал,
А когда дослушал,
Ещё одну ошибку обнаружил:
“Что отпустил Вадима, это срам!”
Боясь огласки,
Тот, как мать велела
Не возбуждать против Жуана дела,
Спеша уехать, показал, что сам