— Жуан, прости!..
— Мой Сын тебя простил.
— А ты, Жуан? — заговорила снова.
— Молчи!.. Ни слова!..
Никогда ни слова!..
Не он ли
При долине перед взгорьем
Два года возносил себя над горем?
Не он ли у обрыва на краю,
Облаянный сторожевыми псами,
Мужскими, небегучими слезами
Два года отмывал любовь свою?
Превозмогая горести и боли,
Поднялся над самим собой
Не он ли?
Для страстного
Любовь — душевный оттиск,
А вместе с тем и смысла трудный поиск.
Но истина давалась нелегко,
Внушалась болью, вставшей над интригой.
Перед Любовью вечной и великой
Всё злое, однодневное — мелко.
Для страстного не может быть иначе, —
Простив однажды,
Страстный любит жарче.
Не помирила теплая постель,
Супругов не помирит колыбель
И не сведут любые комитеты,
И кто бы ни просил, и ни грозил...
— Жуан, сначала свет бы погасил!..
— Пусть, пусть горит до самого рассвета!..—
Хотя Любовь при свете лучше зрима,
Она стихами неизобразима.
— Молчи, молчи,
Не приступы стыда,
Придумали одежду холода...—
Жуан болтал с шутливостью игривой, —
Ты косы расплети по всей длине,
Люблю тебя на золотой волне
Лицом ко мне с улыбкою счастливой!..
Молчи, молчи!..—
Теперь, сказать не к ночи,
Заговорил он тише и короче.
Но в жарком буйстве
Расплетённых кос,
В глазах жены был некий парадокс,
Который женщину в любви прекраснит,
О некоей загадке говорит:
При жажде счастья взгляд её горит,
При полном счастье почему-то гаснет.
А разве бы всё это, небезгрешный,
Жуан заметил
В темноте кромешной?
Так в горенке
С любовью, страстно спетой,
Метался свет до сутеми рассветной.
Себя не ставя во главу угла,
Жуан при полном торжестве задора
Не вел себя нахально, как обжора:
Поел — и отвалился от стола, —
А как бы говорил хозяйке Нате:
Нет, нет, вы этот стол
Не прибирайте!
А утром,
Давшим счёт хорошим дням,
Он обновлённым встал по всем статьям,
По-новому решительным и смелым.
В колонии, затронутою ржой,
Он обновлялся смутною душой,
Но прозябал нетерпеливым телом.
Теперь, когда поднялся и умылся,
Душой и телом
Заново родился.
Чаёвничать,
Опохмелясь слегка,
С остатками садились пирога,
А он, остывший, был куда вкуснее.
Жуан, настроенный на добрый лад,
Наташи перехватывая взгляд,
Лукаво переглядывался с нею.
Та отвечала, будучи польщённой,
Улыбкой сдержанной
И чуть смущённой.
А тёща своей чаёк,
Лицом тепла,
Стариночкой из блюдечка пила
На пальчиках широкого развода,
Подует и пригубит — благодать!
— Куда теперь пойдёшь-то работать?
— Куда?.. Да никуда, кроме завода. —
Жуана между тем на третьем годе
Почти совсем забыли на заводе.
Такой уж ритм
У жизни заводской.
Над плазами с тех пор корпел другой,
Уже другой руководил в цехкоме,
Директор, с ним и главный инженер
Уже другого ставили в пример,
Забыли в шумном коридорном доме,
Где с той поры, как стала тяжела,
Наташа уже больше не жила.
Работа — не обуза,
А потребность,
К работе есть особенная ревность,
Подвижник есть в профессии любой,
Но в самой трудной — самый ярый в споре.
Моряк, познавший штормы, любит море,
Шахтёр, познав завалы, — свой забой,
Но изо всех ревнивых патриотов
Ревнивей всех
Строитель самолётов.
Не чудо ль,
Что простой бумажный змей,
Забава подрастающих детей,
Явился в мир надеждою крылатой,
В короткий срок успел себя явить,
Минувший век с высот благословить
И увенчать собою век двадцатый.
Не чудо ли, что в этом чудном чуде
Творят за чудотворцев
Просто люди.
Жуана поразила навсегда
Завзятая эстетика труда,
Та красота, что собрана помалу.
Ведь надо же увидеть и понять,
Что человека легче оживлять,
Чем жизнь давать холодному металлу
И придавать ему в пределах нормы
Разумные, причудливые формы.
Металл, он мёртв,
Но всё же в чувстве стиля
Не терпит безрассудного насилья —
Битья, рванья, его тончайших жил,
Лишь в доброте к нему — залог успеха.
Все эти истины, как мастер цеха,
Жуану, между прочим, я внушил,
Когда он стал смотреть
В очках спесивых
На нас, как исполнителей пассивных.
Любая самолётная деталь
Высокую несёт в себе мораль.
Она ни в чём не терпит искажений,
Его создателя спасут от лжи
Стоящие на страже чертежи...
Недаром в бурях мировых движений,
В исканиях свободы зоркий Маркс
Поставил впереди рабочий класс.
— Ба-ба, Жуан!..
Не думал, не гадал!..
Давно не видел, где ты пропадал?.. —
Знакомый руку жал, как другу, исто, —
А я уж думал, в Африке самой
Передаёшь богатый опыт свой,
Там, говорят, нужны специалисты... —
Высокая Жуану льстила марка.
— Хоть и не в Африке,
Но было жарко!..
Был добрый знак,
Что встреча без оглядов
Произошла перед отделом кадров,
Где у всего начальства на виду
При должности замнача иль замзава
Работала тогда Попова Клава,
Знакомая по танцам в горсаду.
Хоть кумовство мы судим так и сяк,
Но всё-таки знакомство
Не пустяк.
Та Клава,
Не смутясь,
Не суетясь,
С директором установила связь —
Из трубки голос вылетал басистый:
— Вы это про кого?..
— Да про того...
— А-а, да, припомнил — как дела его?
— Досрочно вышел, и притом по чистой... —
Смолк на минуту трубки звукомёт.
— Свяжитесь с Главным,
Пусть к нему зайдёт.
Когда мой Друг
В прическе ореолом
На мой участок заглянул весёлым,
Я догадался — всё пошло на лад,
Всё утряслось и вправду без оглядок.
— Ну, как, Жуан, с работою?
— Порядок! —
За друга я действительно был рад.
— Надеюсь, что не поступился стажем?
— Нет, нет! Назначен инженером старшим!
С тех пор мой цех,
Гудящий и гремящий
Жуан стал посещать уже всё чаще,
Но был ему мой цех не мною люб,
А тем, что мог в нём заточить стамеску,
Найти в углу какую-то железку,
Какой-нибудь диковинный шуруп.
Казалось, за такое упрощенье
Жуану даже не было прощенья.
Но работяга,
Если он не робот,
До странной страсти обретает опыт.
Освоив кресла в некоем краю,
Жуан, приобретя свой стиль и хватку,
Забраковал Федяшину кроватку
И начал конструировать свою,
Способную на качку и покат,
По сложности почти что агрегат.