У меня такое чувство, что в описаниях странствий Гавейна, Ивейна и Мархальта я достиг значительных высот. Во-первых, сама история получилась намного лучше других, а во-вторых, это я ее открыл. Можно сказать, что Мэлори заронил зерно — посеял этот эпизод и позабыл о нем. А я наткнулся на него и подобрал. История и так-то не маленькая, а я еще ее удлинил. Пусть Вас это не пугает, я разбил ее на три отдельные части. Так или иначе, а я получил огромное удовольствие, пока ее писал.
Я не устаю удивляться отношению Мэлори к женщинам. Он их очень не любит, в особенности тех, которые не желают быть просто предметом домашней обстановки. И вот еще: неприязнь к карликам — здесь уже попахивает патологическим страхом перед мужественностью. Однако же мы знаем, что в пятнадцатом веке люди отнюдь не являлись сплошь простофилями. Мы знаем — из переписки Пастонов и прочих источников, — что тогдашние люди были достаточно энергичными и вполне могли о себе позаботиться. Человек пятнадцатого столетия так же мало похож на персонажей Мэлори, как какой-нибудь герой вестерна на реального человека с Дикого Запада. Просто и в том, и в другом случае мы имеем дело с проявлением почти детской тоски по минувшим временам, когда жизнь была проще, а великие мира сего могли позволить себе роскошь не быть самыми умными. В ситуации Мэлори нашелся же какой-то ушлый злодей, который чуть не полжизни продержал гениального писателя в тюремной камере. И даже не дал ему возможности предстать перед судом. И дело здесь не в каких-то преимуществах. Просто некоторые облеченные властью люди не желали, чтобы скандальный аристократ маячил у них перед глазами. В то время, когда Мэлори писал свой роман, мир уже не был юным и невинным. Напротив, он был достаточно старым и греховным. И циничным. И уж тем более не является юным и невинным современный мир, в котором процветают вестерны и дешевое чтиво. Неужели же будущее нашей литературы связано лишь с Микки Спиллейном и иже с ним? Не могу поверить!
Вчера после обеда ходил на Крач-Хилл, где бригада местных школьников ведет раскопки под руководством специалистов из Британского музея. Я собственными глазами видел неолитическую стоянку, поверх нее — поселение железного века, а венчает все древнеримский храм. Обитатели неолита создали потрясающую систему стен и защитных сооружений. Сколько ж надо было затратить труда, чтобы переместить всю эту землю и массивные камни! Это просто фантастика! И весь Сомерсет буквально усеян такими постройками. Создать подобное могло только достаточно крупное сообщество и к тому же прекрасно организованное. Чтобы свернуть горы голыми руками, требуются тысячи и тысячи людей. Масштабы строительства и его последовательность указывают на то, что оно продолжалось на протяжении многих поколений. Причем совершенно очевидно, что строительство подчинялось единому плану — достаточно четкому и логичному, который не менялся с приходом новых людей. Просто удивительно!
ЭРО
Сомерсет, июнь 1959 г.
Элейн ушла в церковь, а у меня вовсю кипит работа. Перед уходом она сказала: «Джон, нельзя так обращаться с людьми! Ты пристаешь к Элизабет с невозможными просьбами. Если так дальше пойдет, то она предпочтет тебе другого клиента. Того, который будет просто писать и отсылать ей свои истории».
И она права. Как клиент я всегда был для Вас сплошной головной болью. Слава Богу, что я приношу Вам хоть немного прибыли — в качестве компенсации за подобные неудобства.
Как бы то ни было, а я решил, что будет совсем неплохо написать Вам письмо и сказать, что я осознаю, как много Вы для меня делаете. А уж начав Вас удивлять, решил идти до конца и отправить совсем необычное письмо: на сей раз в нем не будет ни многословных объяснений, ни жалоб, ни извинений. Как Вам такое предложение, Элизабет?
Вместо того хочу поделиться одним открытием, которое сделал совсем недавно. Оказывается, артуровский цикл (как и весь укоренившийся фольклор) — это не что иное, как смесь серьезных откровений и детской, почти идиотической, чепухи. И обе составляющие одинаково важны. Если вы оставляете глубинный смысл, а всю ерунду выбрасываете, что-то при этом теряется. Это своеобразная «дрим-стори», полная непреходящих, универсальных грез, некоторые из которых сохраняют бессознательность сновидений. Отлично, сказал я себе, почему бы не добавить в это обширное собрание грез и мои собственные фантазии? Именно так я и поступил.
День уже клонится к вечеру, и доложу Вам, это был восхитительный день — полный плодотворной работы и неожиданных радостей (может, мои восторги и не вполне оправданны, но менее приятными они от этого не становятся). На первый взгляд история кажется безумной, но я уверен: где-то и для кого-то она обретает смысл и значение.
Но что же я все время — уже столько месяцев! — говорю только о себе да о себе. Как Вы-то поживаете? Вы счастливы, довольны? Был ли у Вас уже отпуск в этом году? И удалось ли выехать в Сэг-Харбор? Больше всего на свете мне бы хотелось, чтобы Вы приехали сюда и поселились в «Байере», там очень приятно. Вы бы увидели все своими глазами, прочувствовали бы это место. Поверьте, Вы бы не смогли противиться его очарованию, оно бы само просочилось в Вашу душу. Раньше я не писал об этом, но на самом деле я давно уже пытаюсь внушить Вам эту мысль — заронить зерно идеи, чтобы оно со временем вызрело в неожиданное решение. В одно прекрасное утро Вы проснетесь и почувствуете, что нужно приехать сюда. Каюсь, иногда я веду с Вами мысленные диалоги — даже сказал бы, баталии, — пытаясь переубедить и заразить своим энтузиазмом. Так и слышу, как Вы говорите: «Глупости! С какой стати мне ехать? Это немыслимо дорого и, кроме того, я не люблю деревню». — «Вовсе не глупости, — возражаю я, — и не так дорого, как вы думаете. К тому же, это не совсем деревня и, уж конечно, не забытая Богом глушь. На самом деле это вполне обитаемое место, и в нем присутствует какая-то благодать. Здесь так приятно отдохнуть после праведных трудов. И здесь есть что-то такое, что здорово прочищает и открывает глаза». Вы: «Лично я на свои глаза не жалуюсь. Не вижу смысла ехать». А я: «Но здесь есть нечто еще, что, как мне кажется, имеет непосредственное отношение к вам, Элизабет. Мне хотелось бы, чтоб вы сами это увидели и почувствовали. Что-то исключительно важное. Не знаю, как объяснить… Я сам это понимаю лишь на уровне чувств». Тут Вы, подобно норовистому пони, вскидываете голову (сколько раз я видел этот жест!) и меняете тему разговора. «Так вы не хотите даже подумать?» — спрашиваю я. «Нет!» — «А я все равно от вас не отстану! В этом месте действительно ощущается какая-то сила, и она полностью изменит ваше восприятие». — «Вот уж к чему я не стремлюсь! Оставьте меня в покое, Джон». — «Вы не понимаете! Здешние места — не просто заливные луга с изгородями. Здесь скрыто гораздо большее. У этой земли есть множество голосов, и она говорит с вами». — «Ах, отстаньте, пожалуйста!» — «Нет, не отстану, милая Элизабет! Я подожду, пока вы заснете, и тогда нашлю на вас целую армию здешних, сомерсетских фейри. Они будут кружить вокруг вас, как стая комаров, и жужжать, жужжать…» — «Я их прихлопну газетой».
ЭРО
Сомерсет, июль 1959 г.
Работа продвигается бодро и весело. Но посылать пока ничего не буду — пусть накопится достаточно материала, чтоб я смог продемонстрировать свои достижения (скажу по секрету, что сам я очень доволен). Выработал также отличный план по увязке отдельных глав, однако тоже не хочется хвастать заранее. Я и так только и делаю, что болтаю. Одно могу сказать точно: если все будет идти так же, как сейчас, то уже к октябрю я смогу с легким сердцем вернуться домой, зная, что закончить работу смогу где угодно. Роман начинает приобретать некую округлость и завершенность форм. В моем мозгу роится миллион различных идей, которые еще требуют своего оформления. Мне это не мешает, я всем доволен. И вообще хочу сказать: вот такая жизнь по мне!
Так, теперь несколько слов для Чейза. Боюсь, моя просьба его не порадует: он ведь все уже объяснял мне раньше. Но я хочу, чтобы все его соображения были сведены в одном письме. Итак, в начале июля я (вернее, мы) собираемся поехать в Уэльс, и мне нужно, чтобы Чейз подробно расписал предполагаемый маршрут. Я хочу заранее с ним ознакомиться и как следует запомнить — так, чтобы всегда иметь возможность с ним сверяться.