— Знатные люди Руси и ее новой столицы! Стоит ли вам так долго ломать головы? Премудрость одна, а мудростей много и каждая имеет свою ловкость. Я не пророк Наум, но вас наставлю на ум. Отдайте за мраморного Венуса римскому папе то, из чего нельзя сделать ни шила и ни мыла. И вы будете довольны, и от вашего подношения папа не откажется.
В зале стояла такая тишина, что было слышно, как на другом берегу Невы мухи летали. Один из советников, наконец, набрался смелости и спросил:
— А что именно отдать-то?
Тут на две стороны распахнулись дверцы музыкального ящика, оттуда вышел мужик в самотканых портках и сказал:
— То, что не надо для России.
Это был мастер Тычка.
Но его никто из советников не понял. А Петр понял. Он, как и в первый раз в Туле, подошел к самопальному мастеру, обнял его и воскликнул:
— Чадо моего отечества, спасибо тебе за совет. И смешно и мудро.
Если захочешь еще что-то сказать, говори всегда мне прямо. Ты более чем достоин быть ангелом. Если бы у меня была такая сила, чтобы вознести тебя ввысь, я бы не сделал этого. Ты мне нужен на земле. И не только мне, но и всей Руси. Она на таких людях вечно должна держаться.
В этот же день Петр дал указание своим доверенным лицам направиться в Рим.
Весть о желании русских посланников посетить Ватикан папа Климент XI воспринял с большим любопытством и назначил им свидание между двумя воскресными днями в середу. Принял их осторожно, с тихой ласковостью. Ну, конечно, для начала пошел такой разговор, что осемнадцать это есть не что иное как без двух двадцать, а по латыни два алтына все равно, что по-русски шесть копеек. Чужой человек, как соборный колокол, всегда незнамые вести приносит, его готовы послушать даже те, которые давно лежат на погосте. А папе римскому уж тем более, да еще русских людей. Нет-нет кому-нибудь из речующнх, как девка, тишком на ногу ступает, ума-разума пытает, чтобы потом на коленки поставить, а сам все ведет разговор, что и горою в лес, и под горою в лес, и лесом в лес, да все тот же блин подносит, только на другом блюде. А наши, как известно, все Ивановичи Ивановы дети, терпеливы только до задора. А как придет задор, они ахнут шапкой оземь и скажут: "Ах, была не была! Либо добыть, либо назад не быть. Где одна вода лед проложит, там другая снесет. Смелому горох хлебать, а несмелому и щей не видать". Так наши русские посланники и поступили. Сначала они мяли, мяли свою мятку, а потом ее комом и бросили: мол, так и так, премилейший папа римский, ты там как хочешь живи, а нам богиню любви отдай. Она нам очень нужна.
Когда папа римский услышал это, он даже от смеха закачался в своем кресле. Папа смеялся молча, по-кошачьи, видя под своею лапою мышонка, который еще на что-то надеется. Но наши посланники тоже видели мир не только из своего окошка. Слышали, как где дубравы шумят, и по лисьим следам не раз хаживали.
— Больше ничего не говорил ваш государь? — спросил папа, продолжая еще смеяться нутром.
— Говорил, — отвечали ему.
— И что же?
— Кому весело в среду, тому может быть грустно в четверг.
— Тогда приходите в четверг.
А в четверг, уже не скрывая своей улыбки, папа римский снова спросил у русских посланников:
— Не просил ли ваш государь еще чего-нибудь, кроме Венеры?
— Нет, — ответствовали ему, — он только просил, чтобы вы поменяли Венеру на мощи святой Бригитты.
У папы римского от этих слов сразу лицо вытянулось почти по шестую пуговицу. Глядит на русских посланников, будто глотком подавился. И так побелел, что стал похожим на мраморную статую.
Кто-то из русских посланников тихо сказал:
— Вот и все дела.
Папа Климент XI был обезоружен. Не отдать статую — это значило бы публично предпочесть языческую богиню любви мощам святой Бригитты, столь чтимой в кругах набожных католиков.
В Рим доставили останки Бригитты, а в Питер увезли Венеру. И поныне она находится там.
Вот и сказка вся. Больше сказывать нельзя. Добрый конец — всему делу венец.
***
Хотя сказка со сказом сродни, однако сказ любит к были вязаться, а сказка от него — подальше держаться.
Много разных историй я слышал от наших заводских дедов о мастере Тычке и Петре I. Сначала, когда еще под носом было сыро, принимал их за сказки, потом — за красные были, а когда у меня не только голова, но и руки приучились думать, я понял, что деды мне сказывали сказы, чтобы я ближе к жизни держался и не позволил попам и всяким государевым подпевалам свою голову бурьяном засеять.