Туляки всегда отрадно относились к певчим птицам, к голубям и очень любили украшать свои дома. Мимо некоторых иной раз проходишь и не знаешь, не то мимо всамделишных идешь, не то мимо сказочных. Все стены завешены деревянными кружевами.
Итак, мой дедушка часть своей жизни проводил на земле, а часть — на крышах домов. Когда бабушка была очень не в духе, деду приходилось проводить на крышах больше времени, чем на земле. Но это бывало только в иной раз и в какие-то часы. А так моя бабушка и в деде и во мне не чаяла души.
В каждый воскресный день она нам пекла жамки. И столько напекала, что их хватало нам всем до следующего такого праздника. Но к субботе они становились до того твердыми, что ими. как булыжными камнями, свободно можно было бы покрывать мостовые. Это нас с дедом не слишком беспокоило, ибо в Туле делались такие самовары, в которых можно было распаривать не только бабкины жамки, но и пушечные ядра.
Если в счет не брать те маленькие неприятности, которые иной раз могут случаться в каждой семье, то можно сказать, что в нашем доме царил мир и лад. В чужие дела мы никогда не вмешивались. Да и соседи нас не тревожили. По одну сторону от нашего дома жила очень добрая женщина — мастерица, которой, как говорила моя бабушка, надо было бы жить не на земле с нами грешными, а прямо хозяйкой в раю.
По другую сторону нашего двора жил мастер Тычка.
Я о нем много сказать не могу. Мне со всей строгостью было приказано этого мастера не знать. Потому как о Тычке по городу ходили страшные слухи, будто бы он без ружья, одним словом, мог убить человека. Мой дядька Кузька Подливаев говорил: "В душе этого человека поселился бес для того, чтобы совращать людей". А моя бабка добавляла: "У него черт в подкладке, а сатана в заплатке". Поэтому я мимо его дома ходил с опаской.
У Тычки был облик самого обыкновенного человека. Бородка у него, как у Емельки Пугачева — лопаточкой. Волосы подстрижены скобочкой, ремешком опоясаны. Глаза карие, озорные, и в них всегда светились веселые звездочки. Ничем он не отличался от других мастеров, а если и отличался, может быть, только тем, что, кроме своих ног на ложевой стороне, имел еще четыре табуреточные ножки, которые его с утра до поздней ночи держали у верстака. Да еще на плечах-коромыслах он носил для солидности, как рудничные бадьи, два кулака. Мастер Тычка жил широко и раздольно. А говорят, кто широко живет, тот не запирает ворот. В доме Тычки всегда толчился народ. И двери его избы были действительно широки, он их вырубал по своим плечам. Грешно признаться, они и меня иной раз затягивали в его избу послушать сказки и посмотреть, как Тычка колдует над железом, превращая его то в диковинных птиц, то в невиданных зверей. Но мой дядя так ненавидел Тычку, что, подобно зазнавшемуся замоскворецкому купцу, свой дом поставил задом к его фасаду.
Хотя я тогда был человеком не совсем разумного возраста, и, как моя бабушка говаривала, мне полагалось еще питаться чужим умом, но я уже видел, что мой дядюшка и мастер Тычка жили как два соседа из басурманской сказки, услышанной как-то в доме Тычки. Один из них делал горшки, а другой занимался стиркой белья. Горшечник был ленив и жил хуже, чем постирала. И вот из зависти он однажды решил погубить своего соседа. Пришел к царю и сказал:
— О, государь, мне становится все стыднее и стыднее, что тебе приходится ездить на сером слоне цвета крыс и мышей. А мог бы ездить на белом. В нашем городе живет искусный постирала. Это мой сосед. Прикажи ему — и он отмоет слона добела.
Царь был человеком не из умного десятка, вызвал постиралу и приказал слона отмыть добела. На это постирала ответил:
— Рад бы отмыть вашего слона добела, но прежде чей белье становится чистым и белым, его кипятят с мылом. У меня нет такого горшка, в котором бы поместился слон. В нашем городе есть искусный горшечник, это мой сосед, прикажи ему — и он сделает такой горшок.
Царь вызвал горшечника и приказал вылепить для слона горшок. Тот сколько ни искал слов для отказа, ничего придумать не мог. Пришлось лепить. Когда горшок был готов, постирала намылил слона и под горшком развел огонь. Как только вода нагрелась для слона не в меру, он затопал, и горшок развалился. Горшечник сделал новый, но уже с толстыми стенками, однако в нем вода не нагревалась. После этого он сколько ни делал горшков, они оказывались то с толстыми стенками, то с тонкими — разваливались. Горшечник потерял заказчиков и умер с голоду.