Вспомнив эту сказку, я подумал: "Не оттого ли мой дядюшка боится мастера Тычки, что тот тоже может его заставить сделать подобный "горшок для слона". Оно почти так и получилось.
К дядюшке я хаживал редко. У него была такая повадка: "Подле пчелки — в медок, а подле жука — в навоз". А мой дед говорил: "Когда Кузьке Подливаеву надо подойти к нужному человеку, он может пройти по воробьиным яйцам и ни одно не раздавить". Но когда я узнал, что у дядьки Кузьмы находится письмо от моей матери, я к нему зачастил. Оказывается, матушка даже перед смертью не переставала думать обо мне. Она просила дядю, чтобы он привел меня на ружейный завод и определил к мастеру. А к какому, дядя о том сказывать не хотел. Как я ни молил его отвезти меня на завод, он всегда отвечал:
— Погоди, Серега, твое время еще не пришло.
А годы шли. Когда наш ружейный завод обрел большую славу, я совсем потерял надежду: столько повалило туда случайного люда! Начальство сначала даже растерялось и не знало, что предпринять. А потом кто-то повелел поперек ворот выставить стражу плечом к плечу с ружьями наперевес. Однако некоторые ловкачи даже через ружейные стволы умудрялись пролезть на завод, и каждый старался попасть ни куда-нибудь, а прямо в искусный цех. Хорошие мастера смешались с плохими, а плохие — с хорошими. Дядя сначала радовался этой сумятице. Но когда он почувствовал, что среди случайных людей стал казаться чуть ли не великим мастером, его вдруг обуял страх и он слег в постель. Ведь только со стороны кажется, что великим быть хорошо. Попробуй-ка влезть в его шкуру, сейчас же с тебя будет другой спрос. А дядя другого спроса боялся, хотя и не прочь был называться великим. Достигнуть вершины ему никак не удавалось. В самый нужный момент, когда он мог вспрыгнуть не только до самой высокой должности, а даже до самого неба, бог всегда становился к нему спиной.
Заводское начальство огласило просьбу ко всем старым работным людям: "Кто найдет способ избавиться от серого потока случайных людей, наводнивших завод, тот будет награжден золотой медалью "Чести столицы русских мастеров".
Дядю будто ветром сдуло с постели. Изобретать подобные выдумки он считал себя мастаком. Не таких умельцев-мастеров ему приходилось останавливать перед воротами завода.
Золотую медаль мой дядюшка уже считал своей: он решил не только охранять ворота, но и вместо каждой доски на заборе поставить по стражу. Когда же пришел со своим предложением в заводскую контору, то оказалось, что он опоздал. Только что было принято какое-то предложение мастера Тычки, и за это ему вручили ту самую медаль, на которую нацелился дядя. А дяде сказали, что его предложение может слишком дорого обойтись заводу, потому как потребуется больше досок, чем есть на заборе, ибо возле каждого стража нужно будет ставить нужник.
Дядю обуяла такая обида, что он снова слег в постель.
Как-то прихожу я к нему, чтобы еще раз спросить, к какому же мастеру хотела определить меня моя матушка. А дядя мечется, как в белой горячке, по горнице и твердит:
— Моя, моя должна быть эта медаль. У него и фигуры-то совсем нет...
А потом как уставится на меня да как крикнет:
— Ты слышишь?
Я так испугался, что от страха закрыл глаза. А когда открыл их снова, смотрю, я стою дома перед бабушкой в одном валенке. Другой — не помню, в каком сугробе оставил. Стою перед ней и даже слова сказать не могу.
— Да что же с тобой случилось, опеночек ты мой крохотный? — говорит мне бабушка, хотя в это время я уже начал бегать на вечерки, к девкам. — Ты заплачь, может, тебе легче будет.
И правда, когда я заплакал, мне действительно легче стало. Вроде бы в горле какой-то ком расплавился, после чего у меня из души слова сами, без всякого принуждения вышли наружу. Бабушка чуть не рухнула на пол, когда услышала, что дядю Кузьму хватила кондрашка! И тогда следом за мной, только еще громче, с самыми горькими причитаниями, заплакала бабушка. А как же она могла не заплакать: как бы дурно ни живал и ни хаживал по земле дядя Кузя, а он нам роднёй приходится. Бабушка связала в узелок весь запас домашнего лекарства, которым лечила нас с дедушкой: пузырек дегтя, если нужно будет дяде помазать горло, клочок сена, если ему придется распаренным сеном подогреть живот, для облегчения души. Обычно люди крестятся только в один, красный, угол, а бабушка ради дяди Кузьмы перекрестилась во все четыре угла и вышла из избы. Вышла — и будто пропала.
Из лакированных дверок наших настенных часов деревянная кукушка выглянула один раз для кукования, потом второй, третий, четвертый... А бабушки все не было. Мы с дедом забеспокоились. Не случилось ли и с ней какая-нибудь притча? Когда кукушка выглянула в пятый раз, тут и явилась наша долгожданная Аграфена Петровна. Только она успела перекинуть ногу через порог, как сразу накинулась на деда: