— Ах ты, пустоголовый, пустоголовый, всю жизнь лазаешь по крышам и украшаешь чужие окна, а тебе ни чести, ни славы, ни доброго слова. Да и сам, наверное, не видишь толку в своей работе. Вон другие умеют жить: сидя на табурете, выходят в почетные люди да еще получают золотые медали.
Дед у меня был таким смирным, что его, кажется, никакими бранными словами нельзя было возмутить. А тут как вспыхнет:
— Ты что, бабка, рехнулась, что ли? Или голова у тебя не с того конца зарублена? На глазах носишь окошки, а не видишь ни крошки. Как это я в своей работе не вижу толку? Я, может быть, отвечаю за красоту целого города. А что касается медали, я так скажу: "Всяк умен, кто сперва, а кто опосля". И смотри у мине в следующий раз... только заговори об этом! - И дед так красиво погрозил пальцем, что даже бабке понравилось.
Наверное, мы и дальше жили бы по-прежнему,не спеша и мирно: по вечерам попивали чаек у самовара, ни о чем тревожном более не думая, если бы тут не явился дядя Кузьма с распаренным сеном на животе и не хуже бабки прямо с порога зашумел:
— Вы только поглядите, что у нас стало твориться на заводе! Был там всегда порядок, а теперь, как ног у змеи, так и порядка там не найдешь. Кто начальству слюбится, тот и высится. А нас привязали как сказочную грешницу-блоху для мучения за ухо и почесаться даже не дают. Поэтому и получается, их посаженный талан как на дрожжах растет, а наш не лезет и не ползет. Когда время приходит до дележки: попу — куницу, дьяку — лисицу, пономарю — серого зайку, а просвирне-хлопотушке, вернее, уж нам, горюнам, — заячьи уши. Вот так и на прошлой неделе получилось: всех от торжества вдаль, а вашему соседу вручили медаль. А У Тычки даже фигуры не имеется. У него только голова да лапти. Ему медаль-то некуда вешать, — дядя расправил плечи, дал нам наглядеться на свою грудь и далее сказал: — Если к примеру взять других... Вот, допустим, Егора Макарыча, так у него не грудь, а прямо-таки — целые ворота, но на ней даже шляпки гвоздя нет, не то что медали. Разве это справедливо? Я спрашиваю, разве он хуже мастера Тычки?
Мы все молчали. У моего деда действительно была такая грудь, что ею можно было прикрыть проем заводских ворот, но, кроме двух родимых пупырышек, никакого украшения не было: хотя бы еще торчал деревянный сучок, что ли, не говоря уж о медали.
Мне стало жалко деда. А бабка молчала, молчала да как завопит. От ее крика даже на соборе Тульского кремля задрожали кресты. Ей не жалко было, что Тычка получил медаль, а обидно, что ее ему некуда вешать.
Что еще говорил дядя, я не мог услыхать: когда бабушке приходило настроение ругаться, она в минуту могла выпустить столько слов, что у нее горло накалялось почти докрасна, как пулеметный ствол. Только когда бабушка выдохлась, я от дяди услышал:
— Пойдем, Серега.
— Куды? — спросил я.
— На завод.
— А время ли?
— Теперь уж как раз время.
— А может, и правда, ему еще не пришло время идти на завод? — спросила бабушка. — Ему всего лишь пошел восемнадцатый годик. Ты лучше возьми старика.
— А мне что там делать? — сказал дед.
— Найдут, что делать. Хватит по крышам лазать. Там медали не раздают. И не вздумай мне больше перечить.
Дед раскрыл рот, все-таки хотел ей что-то возразить, но побоялся, что на соборе снова задрожат кресты. Накинул на плечи пиджак и направился к двери, лишь бы не слушать бабку. Дядя Кузьма толкнул меня вслед за ним. но тут бабушка сказала:
- Нет, я его из дома налегке не отпущу. Вы можете без еды и три дня прожить, а он у меня еще малой.
И как начала меня кашей кормить! Пока я не опростал полведерный чугун, она не позволила мне встать из-за стола. Хотела еще один чугун поставить передо мной, но тут уж не сдержался дед.
— Ты чего перегружаешь парня? — сказал он. — Что он тебе, багажный вагон с николаевской дороги? Или думаешь, под коленками носит лисоры?
От дедушкиных слов бабушка оторопела. Она была готова половину каши из меня снова высыпать, но я не кувшин с широким горлом и не горшок. Так дяде Кузьме и пришлось меня, отяжелевшего, вести на завод.
Когда мы перешли малый чугунный кружевной мост, перекинутый через отводной канал, вырытый между кремлем и ружейным заводом от полых вод, я увидел такое, что сразу, пожалуй, и рассказать не смогу.
Во все времена работные люди проходили на завод только через ворота. Но на этот раз ворота были закрыты. А рядом с ними стоял домик, самый обыкновенный домик, и на нем было написано: "Проходная". И его, оказывается, построил мастер Тычка, чтобы на завод не могли проходить те, кому там нечего делать.