В то самое время, когда прославился наш ружейный завод, в искусном цехе появился один человек и перед всеми стал похваляться, что он такой мастер, даже самому черту может сшить вечные сапоги.
Но на всякого мудреца довольно простоты. Мастер Тычка его спросил:
— А смог бы ты самому обыкновенному человеку сшить самые обыкновенные сапоги?
А вот этого-то он, оказывается, сделать не мог.
Покрутился, покрутился "мудрец" и, поняв, что среди таких людей, как Тычка, не только шить для черта сапоги, даже дом на спине блохи не построишь. Бросил ремесло и стал торговать собаками.
Вот так бывает всегда: когда приходит правда, ложь гибнет.
***
Шарлатану все равно, кем быть: или первым министром, или в цирке клоуном.
Однажды к Тычке подходит шустрый мужик и говорит:
— Тычка, я хочу тебя обрадовать.
— Чем?
— Решил тебя взять своим напарником. А то напрашивается мой косорукий сосед.
— А кто ты? — спросил его Тычка.
— Разве ты не знаешь? Я же самый лучший резчик по дереву в Туле.
— А почему хромаешь?
— Да вот в прошлом году натер на пятке мозоль, все собираюсь ее срезать и никак не соберусь.
— Вот если сейчас при мне ее срежешь, тогда признаю лучшим резчиком, — сказал Тычка.
— А что нам стоит дом построить! — воскликнул мужик — и раз! И!.. прицелился бритвой на мозоль, а отхватил себе половину ложевой стороны.
— Пусть лучше твоим напарником будет косорукий сосед, — сказал Тычка.
***
— Здравствуй, Тычка! Я пришел к тебе с поклоном, — сказал другой мужик.
— С каким? — спросил его Тычка.
— Да видишь ли, — начал издалека мужик, — хочу на заводе поработать не руками, а глазами.
— Как так? — удивился Тычка.
— А так, решил стать браковщиком.
— А я тут при чем?
— Да вот, послали к тебе на проверку. Буль милостив. Тычка, не экзаменуй строго. Ведь сам знаешь: рыба всегда ищет, где глубже, а человек, где лучше.
— Хорошо, — сказал Тычка.
Поставил перед ним зеркало и спросил:
— Кого там видишь?
— Как — кого? Себя.
— А как узнал?
— По пиджаку.
— Ну если себя узнал только по пиджаку, — сказал Тычка, — то как ты будешь различать чужие работы?
***
Может быть, кому-то мои первые слова покажутся чудными и дивными, если я скажу, что из одного и того же цветка змея делает яд, а пчела — мед. Вот так же вот, как у этих двух существ, всегда получалось у Кузьки Подливаева и мастера Тычки. Вроде бы они дышали одним воздухом и делали одно и то же дело, а у них выходило разное.
Однажды тульские "дельцы-удальцы", которым всегда казалось, что у них слишком ложка узка, таскает по два куска, и они все время думали, как бы eе развести пошире, чтобы таскать по четыре, из-за какой-то своей выгоды решили их подружить. Но у Тычки и Подливаева получилась такая "дружба", когда между ними положили дюжину куриных яиц, они сразу сварились. И немудрено. Эти люди жили как две тучи, начиненные разными зарядами, хотя оба любили говаривать: "Чистота, правота — самая лучшая лепота". Да не оба любили выслушивать эти слова. Мастер Тычка этими словами жил. А Кузька Подливаев, как ястреб, целовать курочку любил и до последнего перышка.
Только Кузьке удавалось найти какое-нибудь сугревное местечко, где можно за счет кого-то легко и бездельно пожить, тут как тут перед ним появлялся мастер Тычка и сразу, без всякого зачина, прямо, столбовыми словами: "Ну. что, Подливаев, где твоя правота и чистота? Я думал, что ты не только сам честно будешь жить, но и других этому станешь учить, ты же оказался хуже того вруна-драгуна, который обещался впереди всего войска бежать, что под ним будет земля дрожать, а сам позади остался в грязи лежать". И приходилось бедному Кузьке уходить с того сугревного местечка с горькой песенкой, не хватив даже шилом сладкой патоки.
Подливаев не терпел мастера Тычку, как змея не терпит мяты, хотя мята растет у входа в ее нору. Если бы Кузька был чудодеем и смог сотворить дьявольские копыта со стуком, то с превеликим удовольствием он бы ими растоптал Тычку. И не просто растоптал, а чтобы вся Тула слышала топот его копыт. Подливаев даже пробовал изобрести такие копыта. Да чего только он ни пытался делать, чтобы уничтожить великого мастера! На это потратил все свои лучшие годы, отпущенные ему жизнью для благих дел.