- Сам заварил кашу, теперь сам расхлебывай.
И вот пришел тот самый час, когда Кузька должен расхлебывать свою кашу.
В одном из залов того дома, в котором остановился Скребастый, сначала академики сели в ряд, а потом уж, как положено, все пошло подряд. Зашел в залу мастер Тычка и спросил Скребастого:
— На что вы жалуетесь? Чем вы страдаете?
— Мы, — указал он на Кузьку Подливаева, — страдаем одной болезнью. Потеряли вкус. Нам кажется одинаково, что есть дерево, что котлеты, что каменный уголь. Помогите нам вернуть вкус.
— Хорошо, — сказал мастер Тычка, — через три минуты у вас вкус будет восстановлен, — и крикнул писарю Никишке с конторской книжкой. — Принесите пилюлю номер один.
Когда Никишка ее принес и на тарелке с голубой каемкой подал Кузьке, мастер Тычка сказал:
— Жуй и хорошенько прожевывай.
Кузька и правда сначала стал жевать, а потом гневно воскликнул:
— Что это мне принесли? Это же самый настоящий булыжник из заводского двора, от него даже машинным маслом разит.
— Совершенно верно, — сказал Тычка и приказным тоном крикнул Никишке, чтобы тот записал па конторской книжке: "Вкус восстановлен".
— Это правда? — спросил Скребастын всех семерых академиков из семи академий.
— Совершенно верно. — ответили все семь академиков из семи академий.
"Ну да ладно, — подумал Скребастый, — посмотрим, как ты завтра будешь лечить следующую болезнь".
На второй день все снова собрались в этом зале.
— Чем вы еще страдаете? — с такой же вежливостью, как и вчера, спросил Тычка.
Ему снова ответил Скребастый.
— Мы страдаем потерей памяти. На что ни посмотрим, все тут же забываем, не говоря уж о том, что видели вчера.
— Хорошо, — сказал Тычка, — сейчас у вас память будет восстановлена. С кого сегодня будем начинать лечение?
— С него, — сказал Скребастый, указав на Кузьку Подливаева.
— Прекрасно. — И как вчера крикнул писарю Никишке с конторской книжкой: — Принесите пилюлю номер один.
Когда тот ее принес на тарелке с голубой каемкой, мастер Тычка не успел сказать: "Жуй хорошенько и прожевывай", как Кузька бешеным голосом взвыл:
— Это же тот самый булыжник!
— Совершенно верно, — сказал великий мастер, и опять он крикнул Никишке, чтобы тот записал на конторской книжке: "Память восстановлена".
— Это верно? — спросил Скребастый сразу всех семерых академиков.
— Совершенно точно, — ответили те.
— Ну, тогда, господа, покуля, — сказал Скребастый, — мне больше нечего делать в Туле И так он торопко и незаметно убрался из города, будто растаял, даже пыли после себя не оставил.
***
О тульских заводских людях сколько ни говори и все будет мало, а тем более о мастере Тычке, который был необыкновенно умен и необыкновенно силен.
Говорят, Кузька Подливаев и так был зол на мастера Тычку, а когда он его и чуфаристого царского чиновника одним и тем же лекарством вылечил сразу от двух болезней, от злобы на Кузьке появился даже клок серой шерсти. Он решил любыми путями отомстить за свой позор великому мастеру.
Эти черные мысли Кузьку довели до такого состояния, что он сморщился, как гриб. Посмотришь на него: сморчок сморчком, только что с человеческими глазами. В окно глянет: конь прянет. На двор выйдет: собаки начинают брехать. Когда у него от вредных дум на голове осталось волос только на одну трепку, ему вдруг пришла такая мысль, что чужими руками мог мастера Тычку, как волка, загнать в такой кут, где тому там сразу будет капут. И вот как он решил это сделать.
Говорят, что издавна среди тульских мастеровых людей никогда не было моды расхаживать по лекарям и аптекарям. Эти работяги были всегда настолько заняты, что им не хватало времени даже для болезни. Они говорили: «Болеть да ходить по лекарям это только охотность пожиточных людей. Им все равно делать нечего». А пожиточных людей среди скудных не так уж много было, поэтому и считалось окружно, что в Туле никто не болел, а если кто умирал, то по случайности. Зная это, мастер Тычка думал, что его шутка с лечением царского чиновника не удержится и минуту в памяти у людей. Но как-то, придя домой, он в своем дворе и около него увидел громадную толпу искалеченных на заводах людей, просящих такого же исцеления, каким исцелил Тычка царского чиновника. И просили они совершенно искренно, потому что привыкли верить великому мастеру. Тычка не знал, что делать, хоть и впрямь их так же лечи, как царского чиновника, или по манеру старых замоскворецких «дохтуров», которые после масленицы за три четверти часа вылечивали целую улицу длиной в ceмь верст.