Эта беда по Лушечкиному дому, словно головней, прокатилась. Бедная девчушечка около трех недель из угла в угол ходила, будто пальцы растерявши. Сразу попала в такой тупик, что не знала, как из него выйти. В доме, как говорят, остались пыль да копоть и нечего лопать. Но нужда научит и кузнеца сапоги тачать. Да притом, кто стоит, тот не едет, а кто едет — не стоит. Однажды Лушечка села за материнский верстачок и молвила:
— Волка бояться, так и в лес не ходить. Была не была — пошла такова. Удастся — квас, а не удастся — кислы щи. На всяку беду страху не напасешься.
Вдела ниточку в ушко золотой иголочки, бывшей материнской кормилицы, и повела в своей жизни первую строчку.
Сначала у нее выходило, как обычно шутят швачи, аршин на кафтан, а два — на заплаты. Да и что с девчоночки взять, когда у нее не было ни шагу, ни рыси, ни ходу, ни спотыкачки. Что и говорить, на первах работа у нее получалась неказисто: ведь незнамая прямизна всегда выводит на кривизну. А потом дело пошло словно вприсядочку. Даже матушка от радости оживилась и, забыв про болезнь, стала Лушечке свои секреты выкладывать.
И так они увлеченно и споро за работою-сказочкою зажили, что люди им стали завидовать. Лушечка уж и свои секреты нажила. Заказы, как прежде, поступали на имя матушки, а выполняла их дочь. Это никому и в голову не приходило; а ведь Лушечка такая маленька — чуть повыше валенка, разве она может делать такие красивые и добротные вещи. Но усердие и ремесло — родичи.
Так, наверное, Лушечка со своей матушкой и продолжали бы жить весело и споро. Однако, говорят, что стоит только одну беду нажить, другая сама придет. Не успела как следует матушка нарадоваться на свою дочь, ан вон и свет померк в ее очах. Много лет ей кукушка накуковала, но обманула. И опять наша Лушечка попала из хомута да в шлейку. При спехе и угоде перед заказчиками мать ее даже не успела посвятить в мистера. Кто ей теперь может без нес доверить дорогие заказы? Иные из них бывали такими дорогими, что за них за половину жизни не расплатишься. Недаром и говорят: "Не накормлен копь — скотина, не пожалован молодец — сиротина". Вроде бы теперь у Лушечки и разума стало больше, да не к чему руки приложить. И остался ей от матери подарок только свечи огарок. И спина Лушечка до того дожила, хоть из щеп похлебку вари. Матери пет, заказы никто не приносит и не присылает. А тут еще худые люди стали над ней подсмехаться, что, мол, Лушечкина матушка своей дочери оставила для приданого только сосновый горшок, свиной рожок да липовы два горшка и те сгорели. А дочь еще хочет выйти замуж за кудрявого молодца с дюжиной карманов с серебром. А Лушечке было так больно это слышать, она от обиды прямо перед ними вилась ужом, топорщилась ежом и до изнеможения твердила им:
- Мне матушка оставила приданое дороже серебра и золота, только они вашим глазам не видимы.
— Где? — насмешливо спрашивали ее. — В деревне меж Кашина и Ростова, позади Козьмы Толстова?
— Об этом знает только моя грудь и подоплека, — отвечала им Лушечка.
Люди смеялись над ней так, что земли под собой не слышали. Бедная девчушечка начала бояться и на люди выходить. А в застенье и трава желкнет. И наша Лушечка и впрямь стала похожа на завядший стебелек. Но при встрече с насмешниками она все равно твердила:
— Есть у меня приданое, есть.
И некоторые стали подумывать: "А может, и правда есть?"
И тут кто-то пустил слух, будто бы действительно Лушечке мать оставила для приданого клад, только перед смертью она не успела сказать, куда его запрятала. И сразу у девчушечки появилось столько "добродетелей": одни хотели починить ее избушку, другие баню, третьи перекопать огород. Несмотря на Лушечкины отказы, все равно в стенах ее дома перестукали все обшивки, за которыми, может, запрятан клад, перебрали пол, потолок. Огород перекопали так, будто землю пересеяли через решето. Но клада все не было. Оставалось перебрать только баню. Думая: "Если Лушечкина мать была колдуньей и водила дружбу с нечистыми, то ей больше некуда прятать свое добро", раза четыре перекладывали баньку. И под нею чуть ли не сквозь землю прокопали дыру. Может быть, и прокопали бы сквозь, да побоялись, что с другой стороны земли может сюда хлынуть вода из Тихого океана, потом не оберешься греха. А Ивашка чем только ни старался помочь: и хлебом и деньгами. И в свой дом ее приглашал жить. И сам готов был к ней перейти. Она же ото всего отказывалась, говоря, что сама может прожить в достатке. А сама-то уж еле ходила. И не знал Ивашка, чем больше ей помочь.