Глядючи на наших девушек, чуженины из ближайших городов и весен всегда с удивлением и завистью говаривали:
— Глянь-кось, тульские муравейки-невелички, а на себе таскают больше своего веса, да еще легко и красиво.
Конечно, с берега всегда красиво смотреть на гребцов.
И сколько людей с разных сторон ни старались к себе заманивать наших тулянок, обещая им всякие блага, ни одна из них не соглашалась покинуть своего города. И по очень простой причине. Если человек хоть раз испытал хмельную радость своего рукотворства, заставляющего волновать других, он уже не может жить и работать только ради хлеба и даже большого достатка. Посади его в царский дворец, он и там будет себя чувствовать несчастным. Об этом сложено немало печальных легенд, но самая печальная из них — о лучнице Катерине — непокорной душе.
Когда-то на зеленом уголочке тульской земли, на том чудесном месте, где с детской радостью встречаются серебряные воды Тулицы с небесно-голубыми водами величавой реки Упы, жил лучник Аноха. Нельзя сказать, что он ленив и для семьи работал плохо, но был не из тех мастеров, что гладко стружат и кудрявыми стружками вьюжат. Ремесло его скудно кормило. Жил, как говорится, в Туле, а ел дули. А приучаться к другому — было уже поздно. Анохе так опротивело свое ремесло, что когда он приступал к работе, его начинало тошнить. Но нужда может заставить не только опротивевшую работу делать, а даже черту зубы чистить. И никуда не денешься. И жить Аношке было тяжко и умирать боялся, как бы его на том свете не заставили мастерить луки и стрелы.
А была у Анохи дочушка по имени Катюшка. Хороша — как писаная миска. Быстра, проворна и на руку легка. За что ни возьмется, все у нее в руках горит. Мать-то за ней больно не следила. Кроме Катюши, у нее было еще два сидня, два лежня и два ползня. Девчушка своей волей и жила. А руки у нее молодые да свежие, играться бы им как котятам, не зная усталости. А нечем. Мать даст ей постирать пеленки, а что для нее эти пеленки — шырк-мырк, и они уже на веревке. Руки какого-то другого дела просили. От нечего делать иной раз Катюшка присядет к отцу и начинает его пытать, почему это не эдак, почему то не так.
— Много будешь знать, скоро состаришься, — обрывал ее Аноха.
А Катюшка, будто не слыша его, опять за свое:
— Почему калены стрелы и луки ты делаешь не так, как дед Григорий, а дед Григорий — не так, как дед Егорий. У одних стрелы летят дальше, а у других — нет?
— Бог про то весть, что в котоме-то есть: а ведому и тому, кто несет котому.
— А почему всяк свою тайну так бережет?
— О чем не сказывают, о том не допытываются, — уже сердясь, говорил Аноха и прогонял ее прочь.
А Катюшку еще больше любопытство брало. Ей было жалко отца, что его за мастерство не так почитали, как деда Григория и деда Егория. Она начала похаживать к ним и другим мастерам по лучному делу да поглядывать за их работой. А потом, тайком от отца, и сама стала мастерить луки и стрелы. Сперва не прытко, а там потише. Скоро только блины пекут.
А когда смелости набралась, со своей работой на посиделки начала похаживать.
- Давай. Катюшечка-душечка, постигай мужицкую науку, если и она пойдет тебе на руку, — шутили над ней мастера.
- А не дойдет ли, правда, она до вашего умельства? — с опаской спрашивали их жены.
- Дойдет, обязательно дойдет, пока песок по камню взойдет, — отвечали мастера. — Но бывают и такие чудеса, когда курица поет и печка кашляет.
На первый взгляд кажется, чего еще проще, как изготовить лук. Возьми гибкую ветку, согни, приладь к ней бечеву, и он готов. Может быть, где так и делался лук, а на Руси он никогда не изготовлялся из одного куска дерева, а всегда был составным. И не всякое дерево годилось для этого дела. Очень пригодным считались ясень, вяз и можжевельник. А делали так: продольные слои этих деревьев складывались и склеивались. Между ними для упругости ставились роговые пластины и проваренные сухожилия животных. Все это прессовали и долго просушивали, иногда по нескольку лет. Концы лука, которые назывались рогами, при сушке выгибались в обратную сторону. Перед тем, как накладывать тетиву, лук обклеивали кожей или берестой. Тетиву делали из сухожилий или скрученных кишок животных, из сыромятного ремешка, а иной раз даже из шелка. Верхняя, выпуклая часть лука называлась хребтом, а верхние части рогов — подзорами.
Стрелу тоже не очень просто делать. Она не только должна быть прямой, но мастеру нужно было рассчитать так, чтобы центр тяжести находился на границе первой трети ее длины — ближе к наконечнику. Изготовляли их или из тростника или из легкого дерева. Но самыми лучшими считались "каленые" стрелы. Такое название они получили от слова "колоть", "раскалывать". Это были стрелы, склеенные в продольном направлении из четырех частей. Затем на древко насаживали кольцо или железо. Сзади прорезывали ушко для тетивы, закрепляли перья. На Руси очень ценились стрелы с орлиными перьями. Но это еще не все. Мастеру нужно сделать колчан или, как еще его называли, "тул" из дерева или кожи, по-своему украсить, чтобы угадывали сделавшего его мастера.