Выбрать главу

Вроде бы капитан Руднев на корабле сделал не так уж много, а матросы сразу почувствовали себя людьми, и жизнь на корабле пошла по-другому. Матросы всюду стали поспевать, и пушки у них начали точно стрелять. Что ж, говорят, хорошая нива и сеятелю в диво. Но это еще не было чудом. Чудо произошло чуть позже, когда "варяжские бунтари", оказавшись в корейском порту Чемульпо осажденными враждебными японскими кораблями, на своем крейсере вышли в бой с целой эскадрой и о себе заставили заговорить весь мир. И так заговорить, что даже в Петрограде вынужден был их принять с почетом сам царь.

Однако варяжцев недолго баловали славой, боясь, как бы они не сделали второй шаг: их разбросали по разным кораблям и, конечно, всех держали под слежкой, потому как они уже свои мысли стали высказывать офицерам, не ссылаясь на мастера Тычку. Но второй шаг все-таки сделали. И сделали на броненосце "Потемкин", где тоже были матросы "Варяга". А третий и решительный — на крейсере "Аврора".

А как могло быть иначе? Человеку можно закрыть рот, но что сделаешь с его душой?.. А в душе каждого россиянина живет веселая удаль тульского мастера Тычки. Потому-то. наверное, после залпа "Авроры" Россия так далеко и шагнула вперед, чувствуя свою добрую силу.

***

Мне кажется, что всякая мечта приходит только через удивление. И она тогда может воскресить даже безнадежного человека. По этому поводу мне хочется и рассказать вам одну легенду.

В лесу умирал солдат. Лежал он на мокрой траве и думал:

"Эх, поговорить бы с кем напоследок..."

— А что бы ты хотел сказать? — вдруг услышал он чей-то шепот.

— Я хотел рассказать, какие муки-пытки я перенес на войне ради покоя своих детей. И хотел, чтобы кто-то после указал им место моей кончины.

— И только-то? А мы никогда не думаем о смерти, и если она приходит, то мы своим детям даже не подаем вида, оставаясь долго стоять рядом с ними.

Солдат открыл глаза и огляделся. Кругом не было ни души.

— А кто же вы? — спросил он.

— Мы — обыкновенные деревья.

- Ах, деревья, — разочарованно произнес солдат. — Но вы живете совсем иной жизнью... Разве вам приходится испытывать те невзгоды, которые выпадают на нашу долю?

— Говоришь, иной? — прошептали деревья. — А разве нас не так же терзают зимние бури? Или земля щадит в засушливые годы? Может, войны проходят мимо нас? Посмотри, солдат, на наши опаленные и покореженные ветви, и ты убедишься, что нам выпадают испытания не меньше, чем людям. Некоторые из нас в своем сердце держат не только осколки фашистских снарядов, а даже обломки стрел татарских орд. А все равно стараются держаться прямо.

— Но вы так приспособлены к жизни, что вас долго могут держать корни, — опять проговорил солдат.

— А только ли корни? — прошептали деревья.

И тут сразу зашумел лес, и в этом шуме солдат услышал великий гимн, прославляющий солнце и землю.

Заслышав этот гимн, сразу начали подниматься увядшие травы, по которым только что тяжкими гусеницами прокатилась война. На пашнях выглянула свежая зелень, как выглядывает из дома любопытная детвора, когда по улицам проходят праздничные хороводы, хотя где-то тело России еще полосовали траншеями чужие солдаты. Такова уж наша Русь: не успеет слезы вытереть, а уже улыбается.

Солдат приподнял голову и с изумлением стал глядеть на деревья. Они теперь ему казались живыми и близкими людьми. Вот стоят вдовушки-осины, его сестры, обездоленные войной, а вот склонилась над прудом ива Аленушка — девушка его первой и вечной любви. Когда солдат посмотрел на березы, чуть не воскликнул: "Дочери мои!.."

А лес все пел, торжественно и спокойно, как поют слагатели былин перед тем, как проводить усталых воинов в новый поход.

Солдат лежал у векового дуба и думал: "А слышат ли люди? А слышат ли люди эту песню?" Потом и сам не заметил, как встал и пошел навстречу гулу войны.

Прошло много лет. Однажды на баянную фабрику явился старый мастер, которого давно считали погибшим на войне. Пришел он и начал проситься, чтобы его приняли работать на прежнее место. Посмотрели на него люди, а у мастера вместо пальцев — одни обрубки. Но это еще не вся беда, самое главное — он ничего не слышал. Мог ли глухой настраивать баяны?