Когда мастер Тычка пришел в этот цех, то цех уже вдоволь успел настояться без дела, и звучный начальник его встретил такими словами:
— Едва ли чем-нибудь вы сможете помочь цеху. Станки я уже все поменял, людей — тоже. Не знаю, что и кого еще можно сменить.
Мастер Тычка, не сказав начальнику ни слова, спросил первого попавшегося рабочего:
— Это тот ли цех, который раньше называли вечным двигателем? — Хотя он, разумеется, знал, что это тот.
— Ну, — ответил рабочий.
Этот же вопрос он задал второму.
— Ну да, — ответил второй.
Как бы не удовлетворившись ответом, он спросил у третьего:
— Этот ли цех, который раньше называли вечным двигателем?
— Этот, - ответил третий.
Тогда мастер Тычка обратился к начальнику. Он спросил:
— Почему на один и тот же вопрос три человека ответили по-разному?
— Это потому, что тот, который сказал «ну», имеет образование четыре класса, — объяснил начальник, — а тот, который сказал «ну да»,- среднее, третий же — высшее.
— У вас уж, конечно, должно быть высшее? — спросил Тычка.
— Ну, сказал начальник.
После этого ответа мастер Тычка тут же этого звучного начальника снова поменял на беззвучного, и цех сразу заработал нормально.
***
Некоторые люди, боясь черносошной работы, при молодости пытаются прожить свою жизнь, подобно тому страусу, которому сказали: «Неси кладь». а он отвечает: «Я птица». Ему говорят: «Ежели ты птица, так лети». Он отвечает: «Я верблюд». А как только у этих людей годы начинают скатываться под уклон, они, как обычно, спохватываются, что не только ничегошеньки не сделали, а даже полезного слова не сказали в своей жизни. И тогда начинают для себя выискивать какое-нибудь такое занятие, при котором наряду с людьми доброй и открытой жизни и они были бы видны.
Как-то в нашем городе жил мастеровой Илька-шнырек, который вроде бы кудахтал хорошо, а нестись не несся. За что ни брался, ни одного дела не доводил до конца. А любое незаконченное дело что конь о трех копытах. Так он всю жизнь толок воду до мелкой пыли, потому у него и дела такие были. И вдруг он услышал весть о том, что два его бывших товарища, над которыми он всегда подсмеивался из-за их корявых рук, вошли в историю искусств города Мастеров.
А он со своими дебелыми оказался рядом с неумелыми.
Ильку-шнырька это настолько потрясло, что он целую неделю не находил себе места. А когда опомнился, начал искать себе такие салазки, которые могли его прикатить в ту сказку, где можно было бы на чужих крыльях подняться к славе. И он сделал то, чего от него никто не ожидал, — начал писать книгу о тульских умельцах. Илька-шнырек собрал у простодушных мастеровых всякие ценнейшие изделия, сделанные ими, их отцами и дедами, а затем объявил себя собирателем и хранителем лучших произведений, созданных в городе мастеров, присвоив себе все, что он собрал у мастеровых. Ежели кто-нибудь из них приходил к нему с протестом, Илька ему в уши набивал такие баклуши, что мастеровой от него уходил даже довольный и больше не заговаривал о своих вещах, присвоенных Илькой. А Илька-шнырек со временем научился так ловко выманивать у мастеровых всякие ценности, что даже самого дошлого хитреца мог обвести, будто по нему мертвой рукой провести. И он это делал настолько мило, что на него и обидеться было трудно. У корысти ведь рука всегда бескорыстна.
Только иной мастер успеет закончить какую-нибудь работу, а собиратель Илька-шнырек тут как тут. И уже выпрашивает какую-нибудь необыкновенную шкатулку или часы, над которыми мастер, может быть, работал лет десять или пятнадцать. И главное, выпрашивал не для себя, а для будущих поколений, хотя со многими изделиями, собранными Илькой-шнырьком, которые предназначались для обозрения предалекими людьми, нередко приходилось встречаться на базаре. Но как бы там ни было, а ежели какой-нибудь мастер пытался отказать просьбе Ильки-шнырька, он его начинал на весь город позорить, будто бы тот совсем уж не любит свой народ и прочее и прочее.