Уильям попытался вырваться вперед, но машина монахинь держалась рядом, оттесняя его влево. Потом они ударили Уильяма в борт, его развернуло и бросило на обочину. Машина сделала боковое сальто и скатилась с насыпи в лес, разбрасывая листья, хвою и грязь.
Джим пришел в себя, лежа на спине возле машины. Он пошевелился, и все завертелось, затем медленно собралось вместе и обрело привычные очертания. Его выбросило из автомобиля, как и Уильяма, который валялся неподалеку. Сама машина лежала на крыше, колеса еще вращались, из-под капота вырывались облачка пара – чистые, как отбеленный хлопок. Постепенно колеса остановились, словно старые часы, у которых кончился завод. Лобового стекла не было, три из четырех дверей сорвало и разбросало по сторонам.
Автомобиль монахинь стоял на обочине. Его двери открылись, и монахини вышли. Их было четверо. Они были ненормально высокими, а их колени, как и локти, сгибались не в ту сторону. Наверняка это сказать было нельзя из-за их длинных одеяний, но было похоже на то – да и их безобразные локти наводили на эту мысль. Они стояли на дороге в свете луны, бледные, как пельмени. Их зубы, казалось, выросли еще больше, спины были согнуты, как большие луки, а свиные ноздри жутко и не к месту смотрелись на крючковатых ведьминых носах. Одна из них держала в руках обрезок доски.
Джим подполз к Уильяму, который пытался сесть.
– Живой? – спросил он.
– Да вроде, – произнес Уильям и дотронулся пальцем до кровоподтека на лбу. – Я отстегнул ремень безопасности прямо перед тем, как они в нас воткнулись. Глупо. Не знаю почему. Наверное, хотел выбраться из машины. Голова совсем не варит.
– Смотри, – сказал Джим.
Они посмотрели на дорогу. Одна из монахинь спускалась с насыпи, направляясь к перевернутой машине.
– Если ты можешь идти, – прошептал Джим, – то думаю, нам пора.
Уильям не без труда поднялся на ноги. Джим схватил его за руку и потащил в лес, где они остановились, привалившись спинами к дереву. Уильям сказал:
– Все кружится.
– Скоро остановится, – подбодрил Джим.
– Надо голову охладить. А то я сейчас вырублюсь.
– Погоди, – сказал Джим.
Монахиня, которая спустилась с насыпи, наклонилась позади машины Уильяма и на несколько мгновений исчезла из виду – а затем они увидели, что она поднимается по склону и волочет Гарольда за собой, держа его за ногу. Тело Гарольда волочилось по земле, как будто у него были переломаны все кости.
– Господи боже, – дрожащим голосом проговорил Уильям. – Ты это видишь? Надо ему помочь.
– Он мертв, – сказал Джим. – Они проломили ему голову доской.
– Черт, Джим. Этого не может быть. Они же монахини.
– Вряд ли, – сказал Джим. – По крайней мере, не такие монахини, каких ты знаешь.
Монахиня доволокла Гарольда до черной машины и отпустила его ногу. Другая монахиня открыла багажник и вытащила оттуда что-то похожее на сложенный шезлонг, только больше. Она поставила этот «шезлонг» на землю и пнула его ногой. Сложенный предмет начал со скрипом и стуком раскладываться. Он развернулся – прямой силуэт, наклоненный немного влево. Его глаза, ноздри и рот были просто отверстиями, через которые сквозил лунный свет. Его голова поднялась вверх под давлением похожих на вешалку плеч, а под ними развернулась грудь, похожая на старый проволочный каркас, который в старину использовали для пошива платьев, или, может быть, на птичью клетку, обитатель которой был бы заточен навечно. Стук и скрип не стихали. Снизу выдвинулись длинные кости ног с вывернутыми назад коленями и огромными, забранными в металл ступнями. Тонкие, как палки, руки повисли ниже колен, ударяясь о них, словно ветки о подоконник. Он встал во весь рост, и в нем было не меньше семи футов в высоту. Как и у монахинь, его колени и локти сгибались не в ту сторону.
Монахиня, стоявшая возле багажника, наклонилась и достала оттуда еще что-то – что-то довольно крупное, бьющее крыльями в ночном воздухе. Она держала крылатое существо за когтистые лапы, оно яростно щелкало клювом, высматривая, что бы ему клюнуть. Свободной рукой монахиня открыла грудь складного человека – в центре ее была дверца на петлях – и засунула черное крылатое существо внутрь. Оно забилось там, словно сердце, получившее укол адреналина. Отверстия глаз складного человека заполнило красное свечение, вокруг рта наросли губы, похожие на толстых червей, в ночь вывалился длинный, как гадюка, и темный, как грязь, язык, ноздри с шумом втянули воздух. Одна из монахинь нагнулась, зачерпнула пригоршню глины с обочины и прижала ее к руке складного человека; со скоростью сплетни глина расползлась по его телу, покрывая голые кости плотью земли. Та монахиня, которая вытащила складного человека из багажника, схватила Гарольда за ногу и с легкостью, словно он был надувной куклой для секса, забросила его в черный зев багажника, затем захлопнула дверцу и посмотрела в ту сторону, где, прислонившись к дереву, стояли Джим и Уильям.
Она не то кашлянула, не то что-то сказала, и складной человек начал спускаться с насыпи, двигаясь поначалу неровно и как будто неуверенно. Его суставы скрипели, словно несмазанные шарниры, его конечности двигались с металлическим лязгом, к которому добавлялся тот специфический звук, какой издает с силой скручиваемая проволочная вешалка.
– Бежим! – прохрипел Джим.
Джим ощутил боль и понял, что ударился сильнее, чем думал раньше. Болела шея. Болела спина. Очень сильно болела нога. Наверное, он ушиб колено. Уильям, который, уклоняясь от деревьев, бежал рядом, сказал:
– Ребра. Кажется, они у меня сломаны.
Джим обернулся. Позади них, на самой границе леса, подсвеченный сзади луной, был виден складной человек. Он передвигался странными рывками, как будто внутри у него были пружины, и уже развил приличную скорость.
Участок леса, по которому они бежали, находился в низине, здесь собиралась вода, почва была мягкой и местами переходила в грязь, на поверхности луж плавали листья. Они шлепали по воде, и брызги разлетались во все стороны, а позади них скрипел и лязгал складной человек. Когда они осмеливались оглянуться, то видели его между деревьев – темный силуэт на фоне серебряных просветов. Для существа своего размера он двигался очень быстро – до тех пор, пока они не добрались до самого дна низины. Здесь ему пришлось несколько замедлить ход, поскольку его большие ступни завязли в грязи. Он с нечеловеческой силой выдирал их из мягкой земли, и каждый его шаг сопровождался чавкающим звуком. Однако через минуту существо приспособилось к местности, его движения стали плавнее, а поступь легче.
Наконец Джим и Уильям добрались до поросшей лесом возвышенности. Выбравшись из грязи, они немного набрали скорость, несмотря на то, что склон, по которому они поднимались, был крутоватым и им приходилось цепляться за ветки деревьев и кустов. Поднявшись наверх и взглянув назад, в низину, они увидели, что им удалось даже немного оторваться от складного человека. Ломая кусты, он продирался сквозь густой подлесок, и это получалось у него довольно медленно. Лунный свет, пробивавшийся сквозь кроны более высоких деревьев, пятнал его тенями их листьев. Но, хотя кусты и замедлили его продвижение, он шел вперед с механической неумолимостью, как будто ему неведомо было чувство усталости. Джим и Уильям оперлись ладонями о колени и постарались отдышаться.
– Если пройти этот лес насквозь – там есть старое кладбище, – сказал Джим. – Возле свалки автомобилей.
– Это где ты прошлым летом работал?
– Да. По кладбищу бежать легче, мы сможем оторваться еще больше. Доберемся до свалки – там живет старик Гордон. У него есть ружье и собака Чавка. Она меня знает. Она эту штуку сожрет.
– А меня она не сожрет?
– Тебя – нет. Ты же со мной. Пошли. Я, кажется, знаю, где мы сейчас. Было время, играл на кладбище и в этом углу леса. Надо двигаться.
Местность становилась Джиму все более знакомой, и они побежали еще быстрее. В раннем детстве он жил недалеко отсюда и проводил в этом лесу много времени. Они добежали до выжженной проплешины, которая осталась после пожара, начавшегося из-за удара молнии. Деревьев здесь не было, земля под ногами была черной, и серебряный лунный свет наполнял открытую поляну, словно ртуть черную чашку.