Еще в царствование Анны Бретонской, бывшей женою Людовика XII, в Грачином гнезде поселился старый французский дворянин по фамилии ла Круа. Приехал он с женой и целой свитой слуг; а сколько навезли они всякого добра, — так это было даже удивительно!
Принялся ла Круа устраивать Грачиное гнездо, — украшать замок, разводить сад… И как раз посреди сада посадил он ветку кипариса.
— Зачем посадил ты кипарис? — заметила ему жена. — Это дерево растет очень медленно, и мы с тобою так уже стары, что нам, конечно, не суждено видеть его даже небольшим деревцом. Наш же единственный сын, дорогой наш Жозеф, вряд ли когда-нибудь заглянет сюда после нашей смерти: он не променяет корабля на замок, жизнь моряка — на жизнь помещика.
— Что нам загадывать так далеко? Я надеюсь, что кипарис все-таки вырастет настолько, что даст по хорошей ветке для наших гробов. Пускай же он растет себе на здоровье, пока не погибнет последний потомок нашего рода.
— Нехорошо класть такой завет, когда сажаешь дерево, — с неудовольствием возразила госпожа ла Круа, и разговор прекратился.
Прошло еще несколько лет, и Господь призвал к себе и старика, и его жену. В один и тот же день при торжественном звоне колоколов вынесли их тела из замковой часовни и понесли на кладбище, и на гробах действительно красовались две кипарисовые ветви. Покойников провожали все бедняки околотка, — очень уж были они добры ко всем нуждающимся и несчастным.
Дом заколотили, и сад понемногу совсем заглох, но кипарис продолжал расти и зеленеть, несмотря на все это запустение.
Вскоре дошло известие, что сын стариков, Жозеф ла Круа, вернулся-таки из морского плавания, но с корабля проехал прямо в королевский дворец, не заглянув даже в опустевший свой замок, а вслед за тем узнали и о том, что он женился на графине де Латур, самой красивой и богатой из придворных дам, у которой было столько наследственных замков по всей Франции, сколько было деревьев в саду Грачиного гнезда. Так и забыл маркиз де ла Круа свой родной дом и сад, где одни только грачи несметными стаями носились над деревьями и криком своим нарушали торжественную тишину. Кипарис же рос и зеленел по-прежнему.
Прошло лет двести, и даже память о ла Круа почти совсем исчезла среди окрестных жителей; замок по-прежнему стоял мрачный и суровый среди зеленой чащи заглохшего сада, грачи по-прежнему носились несметными стаями, и кипарис рос и зеленел как и в старые годы. Но в замке была новость: приехал домой маркиз де ла Круа, последний потомок старого французского дворянина, посадившего в саду своем зеленый кипарис. Приехал он верхом в сопровождении одного только слуги; в замке же не нашел он никого, кроме пастуха, жившего там со своею собакой. Ни о каких богатствах теперь уже не было и помину.
Этот маркиз де ла Круа был уже человек пожилой, но здоровый и сильный, а притом и разгульный. Целые дни проводил он на охоте, гоняясь за лисицами и зайцами и топча при этом поля соседних фермеров, за что постоянно судился и столько переплатил пени за потравы, что окончательно разорился. В замке запустение было ужасное: все покоилось под густым слоем пыли, всюду насела паутина, стекла были повыбиты, крыша кое-где совсем провалилась. В давно запущенном и наконец совершенно заглохшем саду репейник да лопух вытеснили все садовые цветы; бузина и терновник заглушили поросль молодых деревьев. Один только кипарис рос и зеленел по-прежнему.
Прошло несколько лет, и маркиз де ла Круа умер, опившись на свадьбе какого-то фермера, и в самый день его похорон приехал новый владетель Грачиного гнезда, сын только что скончавшегося маркиза. Тут только узнали соседи, что маркиз был женат и имел сына, бледного тщедушного юношу с монашески смиренным лицом и очень хитрыми глазами.
— Я скромный учитель в частной школе, — говорил он о себе вкрадчивым голосом.
— Ехидный змееныш, — говорили о нем знавшие его люди.
Новый владелец сдал свое Грачиное гнездо в аренду за самую незначительную плату: все было в таком страшном запустении, что усадьба уже почти ничего не стоила, и владелец, не зная, как прожить на эти деньги, снова уехал в Париж и потонул там в волнах городской суеты, и с тех пор о нем уж никто ничего не слыхал, кроме его арендаторов, с которых он аккуратно требовал арендную плату. Но по-чему-то арендаторы его сменялись очень часто, — никто из них не возобновлял контракта, и в народе стала ходить о Грачином гнезде недобрая слава. Стали поговаривать, что в замке нечисто, и что тень старого ла Круа не дает покоя обитателям замка. Рассказывали, что целыми ночами разгуливает она по саду, стучит палкою в окна дома, а кипарис, начавший как-то уже засыхать, до того скрипит, раскачиваясь даже без ветра, что в доме никто ни на минуту не смыкает глаз до рассвета.
Вскоре не нашлось уж больше охотника арендовать замок даже за самую ничтожную плату, и кое-какие поправки, сделанные было арендаторами, опять развалились.
Так и остался стоять замок в полном запустении. Грачи по-прежнему несметными стаями носились над деревьями и криком своим нарушали тишину заглохшего сада, но кипарис заметно состарился и засыхал.
Прошло еще лет двадцать, и опять в Грачиное гнездо явился новый владелец, — сын учителя, молодой поэт Жозеф де ла Круа. Это был юноша с нежным лицом и восторженным взглядом голубых глаз. Одет он был очень странно: платье его напоминало тунику, на голове носил он бархатную шапочку с золотыми цепочками, а голубой шарф, перекинутый через плечо, поддерживал роту[19]. Поэт дни и ночи бродил по окрестностям и мелодичным голосом пел свои импровизации. Но это не давало ему средств к жизни, и пришлось бедному юноше снова вернуться в Париж, в свою мансарду, — к холоду и голоду большого города, но зато и к золотым надеждам и снам.
Годы шли, и дорога, пролегавшая мимо Грачиного гнезда, становилась все более и более многолюдной. Наконец, один из жителей соседней деревни, человек сметливый и предприимчивый, решился воспользоваться старым домом и, заручившись согласием бедного поэта, открыл в его родовом замке гостиницу «Грачи».
Дела трактирщика шли прекрасно, и он разжился на славу: погонщики мулов, фермеры, огородники, мелкие торговцы по целым дням засиживались в ветхом, почерневшем зале нижнего этажа, распивая сидр и вино. Иногда наезжал сюда и иной проезжий люд: купцы, монахи, бароны и другие важные господа. Им обыкновенно отводили верхние покои старого замка, — там было спокойнее, так как туда не достигали шум и пьяные голоса обычных посетителей «Грачей». Но зато наутро почти каждый из переночевавших в верхних комнатах замка спрашивал хозяина:
— Что это за страшный шум слышится в твоем саду, и кто это стучится в окна? Просто нет возможности заснуть спокойно.
— Это старый кипарис, скрипит в саду, в окна же стучится ветер.
— Срубил бы ты этот старый кипарис, а то, право, даже как-то жутко становится.
Но вот, в одну Рождественскую ночь, когда в гостинице не было никаких знатных приезжих, в нижнем зале собралась большая компания обычных гостей. На дворе разыгрывалась страшная буря, а потому никому из присутствующих не хотелось уходить домой: дрова весело трещали в камине и бросали высокое, светлое пламя; в комнате казалось и тепло, и уютно.
Хорошенькие служанки разносили сидр и вино; смех и шутки не прерывались ни на минуту. Было уже около полуночи.
Но вдруг все смолкли: дверь с шумом распахнулась настежь, и все обратили в ту сторону взоры, ожидая появления какого-нибудь нового посетителя. Но в комнату ворвался лишь сильный порыв ветра и погасил свечи.