— Все тлен и суета сует в этом море житейском! — уверяли его монахи.
Вскоре войска французской принцессы, Анны Хромой, тоже заявлявшей свои притязания на Бретань, осадили дворец, где поселилась спасительница Луи, и юноша не выдержал: бежал из монастыря, надел рыцарское оружие и очутился во главе защитников ее замка.
Принцесса узнала его и, встречая его, часто останавливалась, чтобы поговорить с ним, часто зазывала его в свои залы, называла его своим прекрасным пажом, своим верным защитником, и сердце Луи таяло и таяло от ласковых взглядов прекрасной принцессы.
Но вот, в одно прекрасное утро вошли в гавань вооруженные корабли английского принца Эдуарда, — в замке зазвонили в колокола, с высоких башен зазвучали рога, а на площадях появились войска с развевающимися знаменами.
На другой же день принц Эдуард далеко отогнал войско Анны Хромой, осаждавшее замок, а вслед за тем была сыграна и свадьба прекрасной принцессы с английским принцем Эдуардом.
Глухою ночью, когда в замке все уже спали, один только Луи не спал. На сердце у него было смутно и скорбно; он тихо сидел у окна и думал свою тяжелую думу.
И вот из французского лагеря прокрался к нему старший брат: он дал ему нож и яд и умолял его освободить родину от власти англичан, убив в такой благоприятный момент английского принца Эдуарда.
Луи взял кинжал и подошел к комнате новобрачных. Часовые крепко спали, и он беспрепятственно прошел мимо них и осторожно отворил дверь.
Сердце Луи полно было горечи и вражды, и рука его крепко сжимала нож, готовясь нанести удар. Но взгляд его упал на кроткое лицо принцессы, головка которой мирно покоилась на груди принца, и рука его опустилась… Посмотрел он на небо, где разгоралась утренняя заря, потом на кинжал, данный ему братом, тихо вышел из комнаты и плотно притворил за собою дверь.
Через пять дней Луи был уже в родном своем замке. Никого не нашел он там из своих близких: старший брат его погиб в бою на другой же день после их ночного свидания; второй, алхимик, переселился в соседний монастырь, где было ему удобнее искать свое золото; отца же и бабушки уже не было в живых.
Распустил Луи свою дружину, а сам, отрекшись от любви и счастья, посвятил себя на служение своей родине. Но не с мечом и ядом выступил он на ее защиту от врага: в платье трувера — народного певца — пошел он по родной своей Бретани будить в людях народную гордость.
«Вы слышите крики врагов? — пел он, переходя из селения в селение. — Леса повергаются во прах, и обнаженная земля исполнилась ужаса и отчаяния!
Мрачный покров Печали и Смерти простерся над нашею землей; холодный ветер проносится над нею, и Гибель летит на его крылах! Надежда и Мир словно совсем покинули нас!
Вы слышите крики врагов? Леса повергаются во прах и обнаженная земля полна ужаса и отчаяния!»
Так, из дома в дом и из селения в селение, ходил он со своею песнью, воспламеняя отвагою и мужеством сердца бретонцев.
Когда миновала беда и Бретань снова зажила своей мирной жизнью, снова зазеленели ее поля, снова раздалась песня земледельца, вернулся Луи в свой укрепленный замок. Но в опустевших его залах свистел только ветер. Попробовал он взять арфу и запеть новые, мирные песни, но не мог: бросил свою арфу трувер, сел в самой высокой из своих башен и заснул крепким сном, а замок его ушел в землю.
Но всякий раз, как грозит Бретани какая-нибудь опасность, снова, говорят, поднимается из-под земли его замок, опять стоит он, неприступный и грозный, со своими высокими зубчатыми стенами и страшными бойницами, и снова раздается по Бретани песня проснувшегося трувера:
— Вы слышите крики врагов?
В последний раз видели замок при Наполеоне III, перед самой прусской войной, и тогда же явственно слышали песню Луи:
— Вы слышите крики врагов?
Но никто не обратил тогда на нее никакого внимания, да и слышали-то ее пастухи, а мало ли что чудится им в горах!
Говорят, что Луи когда-нибудь проснется совсем и спросит бретонцев, куда делись их старые народные песни. И стыдно будет бретонцам, забывшим свою родную бретонскую речь.
КОЛОКОЛ
Недалеко от С. Бриё, в цветущей, вечнозеленой долине расположилась маленькая деревушка, утопающая в яблонях и розах; но вместе с тем, над нею высится с одной стороны почти отвесная голая гранитная скала, совершенно не гармонирующая с характером всей этой местности. На вершине скалы до сих пор еще виднеются не то развалины замка, не то какие-то друидические памятники. За скалою же опять тянется долина, заросшая душистым тихим лесом. Воздух в этой долине необыкновенно чист и прозрачен, и эхо нигде не раздается так звонко, как здесь. Жители деревушки уверяют, что по вечерам, особенно во время заката солнца, они слышат какой-то удивительный церковный звон, доносящийся до них из глубины леса.
— Это звучит небесный колокол бывших урсулинок, — говорят они с благоговением.
Действительно, лет четыреста тому назад в глубине рощи, по ту сторону гранитной скалы, стоял какой-то женский монастырь, кажется, урсулинок или кармелиток. Монастырь этот был снесен по приказанию одного из последних Валуа, заподозрившего сестер в политических интригах.
Для наблюдения за всею этою, казавшеюся подозрительною, местностью, был устроен тут вместо него военный пост, но затем и он был упразднен, и благодетельная природа давно уже уничтожила все следы пребывания здесь человека. Но звон колокола, призывавшего когда-то урсулинок на вечернюю молитву, по уверению окрестных крестьян, все еще не перестает звучать в долине.
Как рассказывают, задолго до упразднения монастыря была там заключена одна из незаконных дочерей бургундского герцога, — замечательная красавица, отличавшаяся своим необыкновенно кротким нравом. Дни и ночи простаивала она на молитве, — все моля Бога отпустить ей ее невольный грех.
Давно уже полюбила она одного бретонского рыцаря, находившегося на службе при дворе герцога, ее отца, и не смела признаться в этом никому на свете. Когда, наконец, решено было, что самая подходящая для нее доля была монашеская келья, она стала упрашивать своего отца послать ее сюда, в монастырь урсулинок, стоявший в цветущей долине С. Бриё: знала она, что тут была родина ее милого.
— Почему стремишься ты в такой далекий монастырь? — с удивлением допытывался герцог, но она отмалчивалась, то бледнея, то краснея от его проницательного взора.
Но, так как в сущности герцогу было решительно все равно, куда бы ни поступила его незаконная дочь, лишь бы не оставалась она при его дворе, то он позволил ей избрать монастырь по своему желанию.
В день отъезда ее исчез и бретонский рыцарь, но этого уж и подавно никто не заметил: мало ли разных рыцарей приезжало, уезжало и толпилось тогда при дворах владетельных герцогов?
Ехала дочь бургундского герцога в свой монастырь с целою свитою прислужниц и телохранителей; ехал следом за нею и бретонский рыцарь, охраняя ее от всякой опасности. Небезопасно было тогда путешествовать даже и мужчинам, не только молодым девушкам, но дочь герцога видела около себя своего рыцаря и ничего не боялась ни днем, ни ночью, ни в темном лесу, ни на глухой дороге.
Раз напали на них какие-то разбойники и, пока ее телохранители отбивались от них, рыцарь взял под уздцы ее лошадь и увел молодую девушку в чащу леса. Здесь умолял он ее бежать вместе с ним и укрыться в его неприступном замке; целовал ее руки, клялся ей в вечной любви. Девушка плакала и невольно отвечала на его ласки, но все же ни за что не соглашалась нарушить свой обет.
Печально простился с нею рыцарь, и уехала она в монастырь урсулинок, в цветущую долину С. Бриё, а он заперся в своем неприступном замке, грозно возвышавшемся на скале, над долиной.