Лет сто тому назад сельская община решила наконец взять в свои руки эти пришедшие в полный упадок строения, и вскоре были они проданы какому-то художнику. Тот не успел еще оглядеться в них, как началась революция, и дом не подвергся разрушению лишь только потому, что и так давно уже представлял собою именно то, к чему стремились разрушители, — т. е. груду развалин.
После революции купил замок какой-то негоциант, но скоро разорился; потом устроили в нем школу, которая сгорела, так что под конец, лет шестьдесят тому назад, купил его за бесценок местный старожил, нажившийся, говорят, контрабандой, но балагур и общий любимец, Жозон Брианд. Некоторые соседи смеялись над его желанием зажить барином, другие жалели его: «Вон, человек спятил с ума и лезет в драку с чертом!» — говорили они.
Но он расхаживал себе в ярко-пестром жилете и приглашал всех на новоселье.
Жена Жозона была простая, скромная женщина, и не по вкусу были ей эти высокие покои с узенькими окнами и остатками каких-то «рож» на стенах, — так величала она стенную живопись. Единственная дочь их, Мария, была замужем за шкипером коммерческого корабля, и муж ее, возвращавшийся только на зимние месяцы, занимал исключительно все ее помыслы. В его отсутствие целые дни проводила она в своей комнате за Библией и Евангелием.
— Нехорошо так любить мужа! — ворчал иногда отец. — Вспомни пословицу: слишком много никуда не годится.
— Ну что же? — отвечала она. — Не будет любви, не будет и жизни.
Все затеи Жозона зажить в замке барином кончились тем, что он уступил настояниям жены и дочери и перешел в небольшую пристройку современной архитектуры, маленькие комнаты которой были и светлы, и уютны. Замок же отпирался лишь в большие праздники, для гостей или во время муниципальных выборов, или же, наконец, для местных балов по подписке. Мало-помалу Жозон принялся за старый образ жизни, и если не выходил больше в море «вести беседу с иноземными шкиперами», как, подмигивая, говаривали соседи, то зато часто выезжал на рыбную ловлю да по-прежнему охотно спешил на помощь погибающим, когда на море бывало неблагополучно.
Опять сентябрь был уже на исходе. Погода стояла ясная, солнечная, но холодный ветер задувал с моря.
Было воскресенье; служба в церкви кончилась, и народ высыпал было на морской берег, но ветер стал крепчать, вихрь взрыл и закрутил мелкий песок с одной, с другой дюны, и толпа очень скоро разошлась по домам.
— Ну, быть буре, дети мои! — сказал дядюшка Жозон жене и дочери, возвращаясь из церкви. — Надо пообедать поскорее, да выйди на берег и на всякий случай приготовить лодку.
Однако, пока семья обедала, ветер как будто стих, а солнце так и пекло.
После обеда опять все высыпали на берег, и теперь стало ясно, что это затишье было перед бурей. Мужчины стали вытаскивать свои лодки на песчаное прибрежье и с трудом справлялись со своим делом: песок и острые камешки так и летели прямо в лицо. Море разыгралось, сильные порывы ветра срезывали белые головки волн и рассыпали их мелкою пылью.
К вечеру буря разразилась вполне: ветер выл с такой силой, будто целый легион злых духов налетал на Кермакерский замок и грозил разрушить его. О сне нечего было и думать в такую ночь, и семья Жозона не расходилась. Вдруг постучались к ним в окно.
Дверь приотворилась, и кто-то сказал:
— Большой корабль погибает у берега.
В одну минуту выскочили они на улицу. Луна светила довольно ярко, но бешеный вихрь, подымавший прибрежный песок, слепил им глаза. Перебраться через дюны можно было только чуть-чуть что не ползком, пользуясь промежутками между порывами ветра. Море с шумом и ревом катило свои кипящие волны. Надо было иметь опытный глаз, чтобы сразу различить в море судно. На берегу столпилась масса людей, и все следили за кораблем; казалось, крики отчаяния доносились оттуда; как будто можно было даже рассмотреть, как растерянно суетились там люди.
Жозон подошел к толпе, наблюдавшей за кораблем, и пригласил желающих попытаться вместе с ним подойти к кораблю на его надежной лодочке и спасти хоть кого-нибудь. Гробовое молчание было ответом на его предложение. Вглядевшись в толпу, он не узнал никого из них.
— Ба! Да это, верно, рыбаки с того берега сами приютились здесь от бури! Им, видно, уже не до того, чтоб помогать другим!
— Там дальше, должно быть, стоят наши, — Корр и Ивон Томас! — сказала Мария.
— Некогда бежать за ними, дитя мое! садись на весла, авось, доберемся до корабля: пусть же не говорят соседи, что труслив стал Жозон с тех пор, как сделался владетелем замка!
Прыгнула Мария в лодку и взялась за весла: с детства сроднилась она с морем и нисколько не боялась за себя. Волны нещадно хлестали в лодку и перекатывались через нее, обдавая Жозона и Марию с ног до головы. Вот встал огромный вал, лодка высоко поднялась над водой… Еще миг, — и вся эта громада обрушится на нее… Но твердой, привычной рукою правил Жозон, и не трепетало мужественное сердце Марии, и лодка, наконец, достигла корабля. Там все было тихо и безмолвно: ни суеты, ни криков отчаяния; одна только высокая черная фигура стояла на корме, и не успел Жозон ухватиться за висевший канат, как человек этот, одетый в черный плащ, спрыгнул уже в лодку и проговорил что-то на каком-то странном языке. Марии показалось, что он сказал на старом бретонском наречии: «Отчаливай! Никого больше нет!» Как ни старался Жозон узнать от него, куда делся весь остальной экипаж, он ничего не добился и решил, что, вероятно, люди сели на лодки и оставили корабль в ту самую минуту, как он с берега наблюдал за суетой, происходившей на палубе. Человек в черном сел на весла, а Жозон опять на руль.
«Что за странные рукава у этого человека, — точно на портрете Генриха Кермакера!» — подумала Мария.
Быстрота, с которой неслась лодка на обратном пути, была изумительная, и не прошло и полминуты, по мнению Жозона, как они причалили уже к берегу. Мария вместе с матерью, дожидавшейся их на берегу, побежала вперед, чтоб переодеться поскорее и, подходя уже к дому, к удивлению своему увидала, что Жозон и незнакомец повернули к главному входу замка и скрылись в дверях.
— Время ли хвастаться замком! — проворчала с досадой жена Жозона. — Шел бы скорее снимать мокрое платье да ужинать!
Между тем, дело было вовсе не так: незнакомец сам шел впереди Жозона, и последний с удивлением заметил, что он повернул в замок.
Жозон только что хотел было предупредить его, что двери замка заперты и что он живет в пристройке, как двери уже отворились. Жозон подумал, что его жена забыла запереть их и собирался хорошенько побранить ее за небрежность; незнакомец же шел твердым шагом вперед, и Жозон едва поспевал за ним, теряясь в догадках, что было за дело этому человеку ночью в пустом доме.
Луна светила ярко, и было светло, как днем.
Но вот, в круглом зале незнакомец вдруг повернулся к Жозону… Перед ним стоял сам Генрих Кермакер, — гугенот, портрет которого сохранился еще в замке. Вскрикнул Жозон и повалился на пол без чувств…
— Ну, что они там запропастились в потемках! — сказала жена Жозона, тщетно ожидая Жозона и гостя у накрытого уже стола.
— Пойдем, поторопим их да отнесем им лампу!
— Господи Боже мой! Да кто же им отпер замок? Посмотри, Мария, ключи-то ведь здесь висят!
— Я уверена, что отец забыл все на свете и держит гостя у запертой двери, рассказывая ему всю историю Кермакера! — засмеялась Мария.
Но, когда обе женщины пришли к замку, они с удивлением увидели, что двери стоят настежь.
Со страхом вошли они и, нигде не видя отца и гостя, дошли до круглого зала, где нашли распростертого на полу Жозона и никого больше…
Первою мыслью Марии было, что незнакомец убил ее отца и скрылся, а потому она выбежала на дюны звать на помощь столпившихся там рыбаков, но и там не было ни души.