Крепко тебя, мордочка, целую, обнимаю вас.
Ваша Аля
Белля тебе послали, понравится ли? Мне чрезвычайно.
Работали мы в поле, и работа была скорее приятная. Пропалывали свеклу, окучивали картошку, сгребали сено. На поле привозили в бачках обед, иногда жгли костер и жарили «свое» — хлеб с колбасой, нанизывая на прутики. Норм не было, жару я любила. От покоса меня отстранили, так как не умела обращаться с косой, а были и настоящие косари — верующие, из украинских деревень, умевшие и любившие. Я шла следом и «ворошила». Так что не знаю, узнала ли я «истинную цену хлеба»?
А. А. — Ада Александровна Шкодина (Федерольф).
Инка и Нана — И. 3. Малинкович и Марианна Фрейдина.
Фрида — Фрида Абрамовна Вигдорова, много помогавшая нам. Кажется, именно благодаря ее хлопотам через Б. Полевого (с которым она работала в «Юности») удалось в 1964 году «выйти», как говорят сейчас, на Брежнева — с ним разговаривал на приеме в Кремле Полевой, он, по словам того же Полевого, «выслушал сердечно». Маму освободили 14 октября 1964 г.
Ел. Мих. — Голышева, переводчица, соседка Ариадны Эфрон в Тарусе.
26. Х.61
Иришь-Малыш, как жив? Получили ли книжечки — Борину и мамину? Обе нельзя достать ни за какие деньги, вообще полный фурор. Жаль, что Борина так нелепо составлена. А главное, не пойму, как это в «Марбурге» недостает 16 строк или это Боря сам выбросил в последнее время? Ты что-нибудь об этом помнишь? Как понравилась мамина книжечка? Там, к сожаленью, есть опечатки (у семи нянек…) и дурацкое «вегетарианское» оформление, уж никак не связанное с содержанием. Надеюсь, что следите за материалами съезда, как все интересно. Счастливая ты, будешь жить в светлом здании коммунизма. А мне не дожить — помру в вестибюле. Пиши. Обнимаю. Будьте здоровы!
Аля
Обе книжки мы получили. Но книжицу Б. Л. было больно держать в руках — как это? Выходят книги, а мы, его самые близкие, здесь, в лагерях? Книжка вышла, а мы — нет? Значит, нас совсем хотят от него оторвать? Да и новые редакции раздражали. Чему можно было уступать при жизни, после смерти должно было отступить. А вот цветаевская книжка ездила с мамой даже на какое-то внутрилагерное следствие в Саранск, по Рузаевкам, в тюрьме саранской с ней была, и в больнице лагерной потом — и очень помогла и поддержала…
Речь идет о XXII съезде. Его транслировали по всем репродукторам поселка и зон, мы и обедали, и выходили на поверку под эти «материалы». Надежды на пересмотр были лишь у «военных преступников» — ни верующие, ни мы ни на что не рассчитывали. И ведь именно после XXII съезда кончилась лагерная легкая жизнь — в декабре 1961-го пришли новые инструкции о строгом режиме, запрещающие посылки, ограничивающие свидания, переписку, насчитывающие какие-то странные калории (без сахара и животных жиров)… Нам с мамой, как «бьгговичкам», полагалась одна посылка, кажется, и два месяца весом 5 килограмм. Другим и того меньше. Из ларька изымался сахар, молоко. Оставшиеся там конверты, мыло и повидло можно было покупать лишь на заработанные деньги (мой заработок в месяц равнялся 20 копейкам). Ухудшился режим, озлобились надзиратели, отбирали у вахты принесенную тайком картошку, выкидывая свиньям в канаву. И карцеры пошли.