Прекрасное обезнадеживает. Безнадежно прекрасна русская осень с тоской запрокинутых осиновых листочков, этим сизым дымком, сиреневатым паром от стволов и земли. Это не пальмы юга. От этой красоты хочется плакать. Успение. Положение во гроб. Вот лежат они, спеленатые черными пеленами, мои сестры, под сиротливым и каким-то детски простодушным небом. Темнеет фиолетовое нутро леса. «Видение Лица богомазы берут то с хвойных потемок, где теплится трут… Успение — с перышек горлиц в дупле, когда молотьба и покой на селе…»
Прошло время обеда. Охрана разожгла костер, нас тоже ласкает его тепло. Искры падают на лоснящуюся шерсть овчарок. Проходит еще час. По красным раздраженным липам надзирателей понимаем, что ничего не нашли. В открытые ворота видны приземистые силуэты снующих около бараков: выбрасывают матрацы, подушки. Работы-то потом будет! Кого-то осенила мысль воспользоваться минным щупом. Как черти с кочергами бродят они по зоне, отыскивая «слово Божье». Черноглазая монашка Надя, с которой мы вместе ехали из Тайшета, недавняя ташкентская комсомолочка, обращается ко мне:
— Видела? Они же все в перчатках! Знаешь почему? У них вместо рук копыта! И у Хрущева тоже! Он ведь перчаток никогда не снимает.
Становится веселее. Действительно, раз минным щупом разыскивают, гонят, травят — что? Да Библию, «слово Божье»! Раз бегут, как черти от ладана — и впрямь похожи на чертей! — так, значит, не может не быть, что гонят они. Они ведь — материалисты. Не Господь ли смотрит с этого неба на действо пещное и на гонимых за имя свое? И вдруг — как молния пробежала! Нашли, нашли щупом железную банку, зарытую около бани, несут, открывают — вытряхивают оттуда книги, журналы, брошюры… «Башня Стражи». Значит, попались свидетельницы Иеговы.
Злость, отчаяние, тоска, досада охватывают меня. Подхожу к беззубой Паране, спокойно сидящей в кружке своих и дожевывающей какую-то горбушку. Ведь теперь ее начнут таскать! Ведь четвертый срок могут намотать!
— Что же это? — говорю я ей злобно. — Бог ваш так плохо о вас заботится? Или мало тебе трех сроков?
Параня спокойно отряхивает с колен белые крошки, как-то благостно и даже самодовольно вздыхает.
— С начала сотворения мира так было. Сыны века хитрее сыновей света.
Дурные чувства оставляют меня. Приходит какое-то новое, неожиданное, странно гармонирующее с простодушным небом. Я прислушиваюсь к нему, пробую и так и сяк, как бы разминая затёкшие от долгой неподвижности ноги, — нет, вроде все в порядке, всё действует. Что же это, как теплая вода, смывает с меня раздражение и досаду, ненависть и злобную тоску? Почему вдруг стало легко и даже весело? Во всю ширь красноперого лесного горизонта обступает и омывает меня недоумение. Почему, почему все это? Зачем?
Мы живы, пока удивляемся. Значит, жива. И, торжествуя победу, я развязываю тесемки рюкзака перед усталой надзирательницей. Подошла и моя очередь.
Тайшет — Москва. 1962–1982
Имя Инессы Малинкович, Инны, встречается в тексте писем и воспоминаний довольно часто, и поэтому мне захотелось посвятить ее памяти эти несколько страниц. Она была из нашего круга — восторженная поклонница поэзии Б. Л; самоотверженный друг Ариадны Эфрон, моя наставница и подруга. Но не только. Она была пытливым исследователем, к сожалению, не опубликовавшим при жизни ни одной строчки. Лишь после ее смерти, в 1994 году в издательстве «Восточная литература» вышла крохотная зеленая книжица «Судьба старинной легенды», получившая высокие оценки специалистов. Сейчас эта книжка стала уже библиографической редкостью (тираж — 450 экземпляров!). Инна оставила после себя груды черновиков, неоконченных работ, писем, полных ума, юмора, живости, обаяния.