Сродни общерусскому сказанию бытующие поныне предания о начале «малой» родины — об основании соседних деревень братьями («Основание поздышевских деревень», «Братья-первопоселенцы», «Шихан-гора», «Прошлое деревни»). В разные эпохи воплощают братья-новоселы родовую общину, патронимический коллектив, а то и просто знакомую нам патриархальную семью.
В силу социально-экономических условий деревни на Руси были однодворные, починки, забиравшиеся в глухомань от ордынских наездов. Лишь позднее, к XVII веку, складывается тип деревенского расселения, дошедший до нас. Но на Севере, в Сибири густота заселения была невелика. Это и отразилось в преданиях. В них первопоселенцы двух деревень узнают друг о друге по плывущим по реке свежим щепкам, венику, мусору («Принесло помяло…»), либо по крику петуха («Пенье петухово»), либо по удару топора в лесу («Стук топора»). В этом случае рассказчики передают и радость встречи двух первопоселенцев, долгое время живших вне человеческого общения.
Вслед за деревнями вставали и храмы — деревянные или белокаменные. Без них невозможно представить Русь! И о них, признанных ли всесветно памятниках архитектуры или известных только в ближайшей округе, тоже повествуют тщательно сберегаемые предания. Строительство церквей, часовен, а то и просто крестьянской селитьбы, начиналось с выбора места, при котором, как видно из преданий, дело не обходилось без особого обряда.
Ритуал этот был языческим по своим истокам. Срубленное в лесу строевое дерево отпускали на волю волн либо на произвол молодого неезженого жеребца. Куда попадало таким образом первое бревно, там и строили храм или хоромы. По мере усиления христианизации дерево сочетается с иконой, а нередко и вытесняется ею. Впоследствии доставленная водой или конем икона заменяется чудесно явленной и в этом качестве изображается в фольклоре, а затем и в агиографической литературе. Но соблюдение давнего обряда не исключало творческого поиска зодчих! С какой гениальной естественностью вписаны в раздолье полей, в оправу бора, как единственно верно поставлены над приплеском больших и малых вод не только шатры, купола церквей, но и всякая малая застенчивая деревушка.
В преданиях, повествующих о заселении, освоении края, речь идет и о происхождении названия деревни, села, города. Топоним нередко возникает от имени, прозвища, фамилии первопоселенца или владельца определенной местности — селения, пожни, пашни, промыслового угодья, острова, — связан с родом занятий коренных жителей или новоприходцев, их этническим происхождением. Топонимический мотив предания, часто расцвеченный фантазией, обычно основывается на так называемой народной этимологии, которая, объясняя происхождение названия, подчас не сообразуется ни с какими фактами — историческими, этнографическими, географическими, — равно как и с лингвистическими закономерностями.
С устной летописью, хранящей память о заселении и освоении определенной местности, сливаются предания об аборигенах этого края или иных земель. Неведомый мир, осваиваемый сквозь призму архаических представлений тех времен, казался населенным «дивиими людьми». Есть среди них трехглазые, трехногие и, наоборот, с одним глазом посредине лба, одноногие, ходящие по двое, с песьими головами, с лицами, расположенными на груди, с признаками чудовищных зверей, наделенные способностью к колдовству, перевоплощению. Так и вспоминается русский лубок «Люди дивыя наиденыя царем Александром Македонским». В числе этих «людей» персонаж с тремя головами, одна из которых хоть и антропоморфная, но рогатая и одноглазая, другая — человеческая, третья напоминает змеиную. А вот ксипофаг с тремя головами — двумя человеческими и одной лошадиной, с двумя ногами, четырьмя «руками», одна из которых — лошадиное копыто. И иные чудища…
В качестве аборигенов заселяемых земель в русских преданиях наиболее часто изображается чудь. В образе этого мифического народа воплощены раннеисторические — в значительной степени мифологические — представления о некогда обитавшем на данной территории населении. Чудь в преданиях то белоглазая, то краснокожая («Белоглазово», «Чудин Лист — основатель деревни Лисестров»). Нередко это люди фантастически высокие, сильные. В одних преданиях чудь изображена за мирным занятием: дева-правительница выходит на гору, сучит шелк. В других речь идет о ее воинственности, коварстве.
По мере преодоления остранения, очуждения аборигенов, столь свойственного раннеисторическому мировосприятию, чудь предстает в качестве самых обычных людей. Исчезновение чуди, связанное с переселением ее в иную местность либо с ассимиляцией, находит воплощение в сюжете «чудь в землю ушла», унося свои несметные сокровища. (Мотив этот использован в творчестве Н. К. Рериха.) К преданиям об исчезновении аборигенов можно причислить и древнерусское летописное предание об обрах (аварах).