Еще за наших дедов, еще Питер был не под нашим владением, был царь Грозный, Иван Васильевич. Приехал царь Грозный в Новгород, пошел к Софии к обедне. Стоит Иван-царь, богу молится; только глядит — за иконой бумага видится. Он взял ту бумагу — и распалился гневом! А ту бумагу положили по насердкам духовники, а какая та была бумага, никто не знает. Как распалился Грозный-царь — и велел народ рыть в Волхов. Царь Иван стал на башню, что на берегу налево, как от сада идешь на ту сторону. Стал Грозный на башню, стали народ в Волхов рыть: возьмут двух, сложат спина с спиной, руки свяжут да так в воду и бросят. Как в воду, так и на дно. Нарыли народу на двенадцать верст. Там народ остановился, нейдет дальше, нельзя Грозному народу больше рыть! Послал он посмотреть за двенадцать верст вершников — отчего мертвый народ вниз нейдет. Прибежали вершники назад, говорят царю:
— Мертвый народ стеной стал.
— Как тому быть? — закричал царь. — Давай коня!
Подали царю коня. Царь сел на конь и поскакал за двенадцать верст. Смотрит — мертвый народ стоит стеной, дальше нейдет.
В то самое времечко стало царя огнем палить: стал огонь из земли кругом Грозного выступать. Поскакал царь Иван Васильевич прочь — огонь за ним. Он скачет дальше — огонь все кругом! (…)
С тех пор Волхов и не мерзнет на том месте, где Грозный-царь народ рыл: со дна Волхова тот народ пышет… А где народ становился за двенадцать верст, там Хутынский монастырь царь поставил.
Услышал Грозный-царь во своем царении в Москве, что в Великом Новгороде бунт. И поехал он с каменной Москвы великой, и ехал путем-дорогой все больше верхом. Говоригся скоро, деется тихо. Въехал он на Волховский мост. Ударили в колокол у святой Софии — и пал конь его на колени от колокольного звону. И тут Грозный-царь воспроговорил коню своему:
— Ай же ты мой конь, пеловой мешок (мякина), волчья ты сыть. Не можешь ты царя держать — Грозного-царя Ивана Васильевича.
Доехал он до Софийского храма, и в гневе велел он отрубить снасти у этого колокола, и чтобы пал на земь, и казнить его уши.
— Не могут, — говорит, — скоты звону его слышать.
И казнили этот колокол в Новгороде — нонь этот колокол перелитой.
Другой раз Грозный-царь был здесь, в Опскове, когда он был ехамши под Ригу воевать. Под Ригу он ехал, на Изборск, на Печоры. На то время в Печорах архимандритом был преподобный Корнилий. Был Грозный приехамши в Печоры. Стречал его с крестом-иконами Корнилий преподобный. Благословил его Корнилий да и говорит:
— Позволь мне, царь, вокруг монастыря ограду сделать.
— Да велику ли ограду ты, преподобный Корнилий, сделаешь? Маленькую делай, а большой не позволю.
— Да я маленькую, — говорит Корнилий преподобный, — я маленькую: коль много захватит воловья кожа, такую и поставлю.
— Ну, такую ставь! — сказал, засмеявшись, царь.
Царь воевал под Ригою ровно семь годов, а Корнилий преподобный тем временем поставил не ограду, а крепость. Да и царское приказание выполнил: поставил ограду на воловью кожу, он разрезал ее на тоненькие-тоненькие ремешки да и охватил большое место, а кругом то место и огородил стеной, с башнями, — как есть крепость.
Воевал Грозный-царь Иван Васильевич Ригу семь лет и поехал назад. Проехал он Новый Городок, не доехал Грозный двенадцать верст до Печор, увидал с Мериной горы: крепость стоит.
— Какая такая крепость! — закричал царь. Распалился гневом и поскакал на Корнилиеву крепость. Преподобный Корнилий вышел опять встречать царя, как царский чин велит: с крестом, иконами, с колокольным звоном. Подскакал царь к Корнилию преподобному.
— Крепость выстроил! — закричал царь. — На меня пойдешь!
Хвать саблей — и отрубил Корнилию преподобному голову. Корнилий взял свою голову в руки да и держит перед собой. Царь от него прочь, а Корнилий преподобный за ним, а в руках все держит голову. Царь дальше, а Корнилий преподобный все за ним да за ним… (…) так царь ускакал из Корнилиевой крепости в чем был, все оставил: коляску, седло, ложки… кошелек с деньгами забыл. Так испугамшись был… После того под Опсков и не ездил.
Собрались все российские бояра в каменной Москве и советуют о том, как будем царя выбирать. И удумали бояра выбирать его таким положением: есть у Троицы у Сергия над воротами Спаситель и перед ним лампада; будем все проезжать чрез эти ворота, и от кого загорится свеча пред лампадой, тому и быть царем на Москве над всей землей. Так и утвердили это слово. По первый день с самых высоких рук пущать людей в ворота, по другой — середнего сорту людей, а по третий и самого низкого звания. Пред кем загорится лампада против Спасителя, тому и царить на Москве.