Ты вот возьми, примером, насыпь на стол гороху и спроси его [Брюса], сколько тут, мол, горошин? — а он только взглянет и скажет: вот сколько, и не обочтется ни одной горошиной. А то спроси его, сколько, мол, раз колесо повернется, когда доедешь отсюда, от Тешевич, до Киева, — он тебе и это скажет. Вот он каков, арихметчик-то. Да что! Он только взглянет — и скажет, сколько есть звезд на небеси! (…)
Такой арихметчик был Брюс, министер царский, при батюшке Петре Великом. Да мало ль еще что знал этот Брюс: он знал все травы этакие тайные и камни чудные, составы разные из них делал, воду даже живую произвел, то есть такую воду, что мертвого, совсем мертвого человека живым и молодым делает (…). А это был Брюс, министер, арихметчик при царе-государе Петре. Он-то этакую воду живую и произвел… должно быть, не своею силою произвел!(…) Да пробы-то этакой никто отведать не хотел; ведь тут надо было сперва человека живого разрубить на части, и всякий думал: «Ну, как он разрубить-то разрубит, а сложить да жизнь дать опять не сумеет?» Уж сколько он там ни обещал сребра и злата, никто не взял, все боялись (…).
Только вот что было: думал он, думал и очень грустен стал, не ест, не пьет, не спит.
— Что ж это, — говорит, — я воду этакую чудную произвел, и всяк ею попользоваться боится. Я ж им, дуракам, покажу, что тут бояться нечего.
И призвал он к себе своего слугу верного, турецкого раба пленного, и говорит:
— Слуга мой верный, раб бессловесный, сослужи ты мне важную службу. Я тебя награжу по заслуге твоей. Возьми ты вот мой меч острый и пойдем со мной в зеленый сад. Разруби ты меня этим мечом острым, сперва вдоль, а потом впоперек. Положи ты меня на землю, зарой навозом и поливай вот из этой скляночки три дня и три ночи сряду, а на четвертый день откопай меня: увидишь, что будет. Да смотри, никому об этом ничего не говори.
Пошли они в сад. Раб турецкий все сделал, как ему было велено.
Вот проходит день, проходит другой. Раб поливает Брюса живой водой. Вот наступает и третий день, воды уж немного осталось. Страшно отчего-то стало рабу, а он все поливает.
Только понадобись для чего-то государю-царю министер Брюс. «Позвать его!» Ищут, бегают, ездят, спрашивают, где Брюс, где Брюс — царь требует. Никто не знает, где он. Царь приезжает за ним прямо в дом его. Спрашивают холопей, где барин. Никто не знает.
— Позовите, — говорит, — ко мне раба турецкого: он должен знать.
Позвали.
— Где барин твой, мой верный министер? — грозно спрашивает царь. — Говори, а не то сию минуту голову тебе снесу.
Раб затрясся, заметался, бух царю в ноги. «Так и так» И повел он царя в сад, раскопал навоз. Глядят: тело Брюсово уж совсем срослось и ран не видно. Он раскинул руки, как сонный, уж дышит, и румянец играет в лице.
— Это нечистое дело, — сказал гневно царь, велел снова разрубить Брюса и закопать в землю.
О русских полководцах
(…) Пытаюсь описать житие святого князя Александра, сына Ярослава, внука Всеволода. Так как слышал от отцов своих и сам был домочадцем и очевидцем жизни его, то рад был поведать о святой и благородной и славной его жизни. Но как Приточник говорит: «В лукавую душу не войдет премудрость: становится она на высоких местах, стоит же посреди дорог, у ворот могущественных мужей садится».
(…) Этот князь Александр, побеждая, сам был непобедим (…).
Прослышав же о таком мужестве князя Александра, король римской веры из Полуночной страны подумал: «Пойду и завоюю землю Александрову». И собрал войско великое и наполнил многие корабли полками своими, устремился в силе великой, кипя духом ратным. И пришел к Неве, влекомый безумием, и послал послов своих, возгордившись, в Новгород, к князю Александру, говоря: «Если можешь, то сопротивляйся мне, — я уже здесь и беру в плен землю твою». (…)
Скорбно же было слышать, что отец его благородный Ярослав Великий не знал о нападении на сына своего, милого Александра, не было у Александра времени послать весть к отцу, ибо уже приближались враги. Потому и многие новгородцы не успели присоединиться к нему: так спешил князь выступить. (…)
И был некий муж, старейшина земли Ижорской, по имени Пелгуй. Поручен же был ему морской дозор. Восприял же святое крещение и жил среди рода своего, который оставался в язычестве. Наречено же было имя ему в святом крещении Филипп. (…)