— Лес праведной, лесной праведной, приди-покажись в лес. У меня приведены два учителя, они не признают лешего.
Проговорил так три раза, а там второй, значит (было сговорено, ольшинка вырублена с сухими листьями), да и вышел с кустов да листьями-то и шуршит.
И эти учителя как пустились бежать, так километра два до деревни так и бежали, не останавливалися.
А эти старики пришли домой, на второй день учителям говорят:
О горном
— Ну что, верите, что есть лесной?
— Да, верим теперь, что действительно есть тут лесной. Вот два старика и обманули двух учителей.
Золота и серебра в Олонецком крае чрезвычайно много, но народ забыл об этом и не знает тех мест, где эти металлы находятся.
Как-то раз (…), еще в царствование Грозного-царя, по северной губе Онежского озера плыла большая лодка с рыбаками. Вдруг видят рыбаки, как по берегу идет им навстречу старичок ветхий-преветхий, с трудом плетется. Видно, что он очень тяжел и грузен: идет он и подпирается палкой, которая под тяжестью его так и гнется.
— Возьмите меня к себе в лодку, добрые люди, — запросился старик.
— Нет, дед, — отвечали ему рыбаки, — нам и самим тяжело плыть, — трудно нам справиться, а тут еще тебя, старика, взять с собою! Нет, дед, иди себе с богом!
— Понудьтесь малость, ребятки, — снова взмолился старик, — возьмите меня в лодку: ей-ей, говорю, большую корысть от меня наживете.
Но рыбаки снова отказали ему. Долго просил ветхий старец взять его в лодку, так и не допросился.
— Ну хоть батожок мой возьмите, — просил их, — он очень тяжел и мне не под силу.
— Станем мы из-за твоего дрянного батога тратить время и причаливать к берегу, — отвечали ему с лодки.
Тогда старик бросил в лодку свой батожок, который рассыпался весь на золотые и серебряные слитки, а сам ушел в расселину скалы и скрылся из глаз изумленных рыбаков.
Ахнули рыбаки, да поздно за ум взялись. Так и не узнали до сих пор, где в горах северной части Онежского озера скрывается золотая и серебряная руда.
Семнадцати лет от роду зачал я работать. Не знал ничего. На Калмыковке работал в ортах. Однова отробились, горный смотритель Сартаков оставлят нас докатывать огни. И чо такое? Впереди как будто тачка гремит, кто-то еще робит. А все ушли, кроме нас.
Я спрашиваю:
— Дяденька, это чо?
— Дурак, это горный тачку катат. Знай горного!
Потом на Веселой робили в орте. Приходит к нам становой:
— Ребята, ступайте обедать.
Время не такое, да ежели становой велит — почему не пойти? Только вылезли — гора пошла. Всех бы захоронила.
Становой навстречу нам бежит:
— Вы как догадались, што гора пойдет?
— Да вы же нас обедать позвали.
— Не звал! Чо вы — с пьяных глаз?
Горный позвал, спасибо ему.
Однова на Касьме нарядчик бегал по всем ортам:
— Ребята, вылазьте, гора пойдет!
Выбежали, гора и верно пошла. Двое в ортах остались, не послушали, так их воздухом повыкидывало, на три сажени от горы отметнуло, зашибло.
А нарядчика никакого нет. Что за диво? Ребята потом догадались: это кричал горный батюшка.
В одно время на прииск приехал исправник в двенадцать часов ночи. Нарядчики все спали. Он их вытребовал, велел всех перепороть.
— Как смеете спать! Рабочие робят, а вы спите.
Рабочим приказал собраться, спрашивает:
— Хорошо ли нарядчики относятся? Жалобы есть?
Ребята помялись, потом говорят:
— Как не быть, есть. Дерут нас нарядчики нещадно, бьют правилкой.
Исправник разгневался, еще раз их перепорол, нарядчиков-то. И уехал. Рабочие говорят:
— Вот это исправник! С испокон века такого не бывало.
Больно уж добрый человек. Справки о нем навели. И вышло, что никакой исправник не приезжал. А это горный батюшка заступился.
Было еще так. Только начали новую шахту — ночью сделался шум. Выскочили из бараков — шахта ходуном ходит.
Горный батюшка пришел. Ворочает, ломает, только крепи трещат. Все изломал, всю шахту. Потом ушел.
Стали думать, как быть. Горному шахта неугодна. А место богатое, бросить жалко. Начали новую шахту. Добили до плавунов — вода! Еле вытащили забойщиков. Еще бы немного — потонули бы все. Старики-то и говорили:
— Не послушали горного, а ведь он, батюшка наш, знак подавал, што робить нельзя.
У нас не говорили: боже, помоги. У нас говорили: дай, горный!
(…) А был он вроде черта, только добрый.
Как на Казанах Петрова Кирюху задавило в машине через горного.