Свет и пламя в улыбке твоей.
Я с тобою в грозу и в ненастье,
Я с тобой до конца моих дней.
И в движении тонких запястий,
И в летящей походке ловлю
Твою гордость и робость, отчасти.
О, как сильно тебя я люблю!
Я готов отказаться от воли
Или даже забыть свою мать,
Лишь затем, чтоб остаться с тобою,
Чтобы вечно тебя согревать.
Не давай мне ни злата, ни славы:
Я обязан тебе помогать.
Я игрушка, животное, слаб я.
Я твой раб, Королевский Слуга.
Песня прозвучала внушительно и душевно. Певец поклонился, толпа ободрительно загудела и потребовала повторить. Певец послушно запел снова. Голос у него был сильный, отдающий металлом - видно, не придворный музыкант, выходец из трущоб: придворные-то все пели слащаво, с витиеватостями.
На второй раз песня, как ни странно, прозвучала еще более душевно и пронзительно. Томи даже передернуло, по спине пробежали мурашки. Неожиданно она почувствовала, как на ее плечи опустилась пушистая шуба, нагретая чьим-то жарким телом. Самое время, а то ее шуба куда-то задевалась. Если Амаддариэл специально ее забрал, чтобы вовремя дать Томи свою и заработать прощение, то…
- Наслаждаетесь музыкой? - спросил ее Талатос, глядя вниз своими круглыми совиными глазами. - Хотите, я позову певца в дом Амаддариэла?
- Нет, спасибо, не уверена, что буду рада провести там вечер, - грубовато ответила ему Томи, отчего-то еще более раздраженная.
- Да, я заметил, что вы поссорились.
- Мы не ссорились! Просто он гад бледный, вот и все!
- Оу. Знаете, пожалуй, вы единственный человек на этом свете, осмеливающийся награждать правителя Элвы столь красочным прозвищем.
- Я его еще и не так наградить могу!
- А в чем, собственно, суть обиды?
Талатос вальяжно оперся о перила правым локтем и уставился на Томи неприятно стекленеющими глазами.
- Это он тебя подослал, да? - спросила та.
- Нет.
- Врешь. Вы с ним друзья.
- Друзья? - Талатос громко рассмеялся. - Ах, дети-дети, ваш взгляд на вещи порой ужасает, а порой приводит в умиление. На Тамиладу, обозвавшего вас ведьмой, вы не обиделись, а на Амаддариэла, пожалевшего ваш утренний сон, готовы обрушить громы небесные. Нет, я не друг Амаддариэла, просто очень много о нем знаю.
- Тогда с чего такая забота? Мне показалось, что тебе важно лишь будущее кварков.
- Верно подмечено. Тросвард - моя жизнь, его интересы превыше всего. Но страна моя существует не сама по себе, а в мире, населенном и другими народами, и подчиняется общим законам.
- Общие законы? Первый раз о таком слышу.
- Ну как же, а Хранительницы?
- Так это же все сказки.
- Легенды, - поправил ее Талатос. - Легенды, цель которых - сохранить воспоминания, чтобы каждый знал, что ему делать, когда мир вернется на круги своя.
- Ты в это веришь?
- Безусловно. И у меня на то свои причины.
- И что будет, если Хранительница вернется в этот мир? Что изменится?
- Многое. Возьмем, к примеру, этого певца. Вы ведь наверняка заметили, что в Элве певцов не ценят, ибо каждый певец - колдун по природе, но если магия не слушается его голоса, то силы в нем ни на грош, и для эльвов такой человек жалок. Их не обижают, но и не привечают. Это никому не нужные калеки. Здесь же, в Лиссе, где поколения обновляются слишком быстро, и животворящая магия почти выветрилась из земли, колдуны не рождаются вообще, и потому певцов давно уже ценят просто за красоту голоса. Но если Хранительница вернется, земля вновь наполнится магией, и все эти певцы обретут силу.
- Вот как? Я не знала. Скажи мне, Талатос, а я бы тоже смогла колдовать, если б Хранительница вернулась? Ведь я умею петь.
- Не могу сказать, госпожа Томи. Я многого не знаю о вас и, признаюсь, вчера был весьма удивлен тем, что вы выжили после всего того, что попробовали.
Томи покраснела. Талатос помолчал немного, выжидая, пока ветер остудит ее щеки, потом склонился к ее уху и тихо сказал: