— Ну, что ты молчишь? — Хаггар с тревогой смотрел на нее. Осторожно высвободившись из его объятий, Элен провела рукой по лицу и твердо сказала:
— Нам необходимо поговорить.
Он с готовностью согласился.
— Слушаю тебя.
— Нет, не теперь. Я не готова. Приходи в Каминный зал, как стемнеет.
— А сейчас что же?
— Отдохни. Мне же, прости, нужно побыть одной.
Она встала, поцеловала мужа, взъерошила его густые волосы и вышла из трапезной. Хаггар последовал совету жены. Он принял горячую ванну и прилег отдохнуть, наказав Атни, тенью следовавшему за своим обожаемым господином, разбудить его в пять часов — осенью смеркалось рано. Оруженосец удобно устроился в глубоком кресле рядом с кроватью князя, придвинул поближе к себе светильник и принялся изучать какой-то свиток.
— Что опять читаешь? — уже в полусне спросил Хаггар.
— Это, господин мой, старинная история о ловцах ветра.
— И как, интересно?
— Очень. Хочешь, прочту?
— Нет, благодарю. — Хаггар на минуту замолк. — Эй, Атни, а ты знаком с телохранителем княгини?
— С Румилем? — оживился оруженосец. — Ну да, я его знаю. А что?
— Что он за человек?
Атни быстро взглянул на князя и ответил:
— Спроси лучше у княгини, господин.
Хаггар хмыкнул:
— Вот как, значит. Ладно. Так разбуди, как договорились. Только сам не засни!
Атни кивнул, уже не в силах оторваться от чтения. Хаггар поворочался, и вскоре дрема одолела его.
Поздним вечером, пройдя по длинному проходу в западной части дворца, князь вошел в Каминный зал. Несколько зажженных светильников на стенах не рассеивали мрак. Черные потолочные балки еле угадывались, и невозможно было разглядеть сюжеты развешанных на стенах гобеленов. Зато освещенное ярким пламенем жерло камина горело, как зев дракона. Сам камин, огромный, на четверть стены, тоже растворялся в темноте, представляясь еще более внушительным. Элен сидела, поджав ноги, на косматой медвежьей шкуре, брошенной на толстый, густой ковер. Оранжевые отсветы плясали на ее задумчивом лице, на светло-голубом платье, казавшемся сейчас жемчужно-серым. Когда княгиня подняла на мужа глаза, Хаггару на миг показалось, что черная, жуткая бездна глянула на него из ее очей. Преодолев неприятное чувство, князь подошел к камину, подкинул в огонь поленьев и сел рядом с женой. Элен тихо произнесла:
— Я хочу рассказать тебе о клейменых альвах Раэнора, любимый. Когда-то очень давно я вот так же сидела в этом зале, а рядом со мной был тот, кого я любила больше всех на свете — мой отец.
— Ты грустна, дочь моя. Этому есть причина? — спросил он, видя, что в моих глазах стоят слезы. И я ответила, слыша, как стонет за окном ветер:
— Отец, скажи, почему столько песен сложено о листьях, что, умирая, облетают по осени? Почему их участь называют горькой? Не стократ ли горше участь дерева, каждую осень прощающегося со своими детьми, становясь свидетелем их смерти? Я — как высокое дерево, отец, одиноко стоящее посреди пустынного поля. Люди вокруг рождаются, живут, умирают, отлетая пожухлой листвой, а я стою, сиротливо раскинув руки, и никого нет рядом. Я одна, отец. Мне больно терять!
— Так ты хочешь смерти?
— Нет. Моя мать не затем отдала мне свое бессмертие, чтобы я так малодушно с ним рассталась. Да и кому я оставлю Раэнор?
— Тогда чего же ты хочешь?
— Друга. Равного себе.
О, как он разгневался! Его серые пронзительные глаза грозно сверкнули.
— Твой безумец — брат тоже хотел их дружбы, дружбы этих вероломных альвов! Тебе ли не знать, чего это всем нам стоило! Он погиб, а твоя мать ушла, оставив тебя сиротой. А теперь и ты хочешь повторить его судьбу?
— Отец, я никогда не обращусь к тем, из-за Реки! Клянусь тебе! Они отреклись от нас, и я от них отрекусь. Но я знаю, что альвы есть в темницах твоего друга Морна. Я могу заплатить выкуп.
Он расхохотался.
— Рабы из подземелья? Одумайся! Ты — княгиня, моя дочь! В твоих жилах течет царственная кровь! Да ты и не знаешь, что он с ними делает, с этими пленными альвами, в своих подвалах. Они становятся хуже скота!
— Вот я и куплю их, как скот.
Много времени прошло после этого разговора. И вот однажды с очередным посольством Морн прислал мне подарок — юную альфару с младенцем. Как я была рада, когда посол передал письмо, в котором говорилось, что отныне Эарин и ее сын Эстрел принадлежат мне! В письме указывалось, что альфара весьма искусна в вышивании и плетении гобеленов, а еще прекрасно поет и танцует. Моя мать была из альвов, Хаггар. Но она умерла, и я ее не помню. Эарин стала первой из их народа, с кем столкнула меня жизнь. Из книг, из преданий я знала, что альвы красивы, веселы и беззаботны. Но судьба в тот раз посмеялась надо мной. Когда Эарин привели ко мне, я не поверила, что она — альв! В грязном, рваном тряпье она выглядела молчаливым, напуганным и злобным заморышем. Я знаю их язык, благородный язык древнего народа. Я пыталась с ней заговорить. Но все было напрасно. Она молчала. Ни слова не сказала, когда я объяснила ей, что отныне она свободна. Молчала, когда еще в пути занемогший ребенок кричал от боли. Я пыталась его лечить, но тщетно. И только когда он умер у нее на руках, Эарин прервала молчание. Она запела над мертвым младенцем. И в своей песне рассказала, как жила в чудесном лесу и была счастлива, как пела и плясала под полной луной, как незаметно текло время. Но однажды огромный отряд морнийцев вторгся в их лес. Многих убили, но многих, так же как ее, угнали в плен. Она пела о том, как свищут бичи над головами надсмотрщиков, а опускаясь на спины рабов, разрывают плоть, оставляя незаживающие раны. Пела, как в муках родился ее ребенок и как она, лишившись надежды, желала ему лишь скорой смерти. И вот теперь он снова в их благословенном краю, а она здесь, в темнице. Ах, любимый, как она была красива! Тонкая и гибкая, как ивовая лоза, светловолосая, с прекрасным, гордым, бледным лицом. А ее глаза я помню до сих пор. Дивные, сияющие очи. Когда она пела, слова оживали, и музыка текла, как ручей. Мне так хотелось вернуть ей радость, услышать ее смех! Но все было напрасно. Я говорила ей, что она может возвращаться в свой чудесный лес, что я дам ей провожатых. Но Эарин лишь печально качала головой. Годы шли, а она все никак не могла избавиться от прошлого. И однажды зимой, когда день, не успев наступить, превращается в ночь и не хочется отходить от горящего камина, она заснула навсегда.