— Старше — не всегда лучше, — возразил лекарь.
— Ну, глядя на тебя, этого не скажешь, — улыбнулся Хаггар.
— Конечно, но таких, как я, и нет больше, — невозмутимо подтвердил Дию и уже серьезно продолжал: — Не спеши их судить, мальчик. Судьба советника тяжела и не каждому по плечу. Видишь ли, тот, кто становится советником, должен отказаться от себя. Он навсегда покидает родной дом, семью, друзей и переселяется во дворец. Дела Раэнора становятся его делами. Жизнь княжества — его жизнью. И так до тех пор, пока не приходит смерть. Прежде советниками становились, уже будучи немолодыми людьми. К этому времени они успевали многое сделать: прожить со своими женами достойную жизнь, вырастить и воспитать детей… На этот раз все получилось по-иному. Эти юноши, носящие знак Совета, не раз еще пожалеют о своей участи. Но, может быть, я и неправ, — вздохнул Дию. — Ладно, друг мой, мне пора. Когда закончишь трапезу, спускайся к навесам. — И уже на ходу крикнул: — Встретимся вечером!
Хаггар вновь остался один. Плотно подкрепившись ветчиной, сыром и сдобными булками, запив все это легким вином, он вдруг вспомнил, что не договорился со стариком ни о времени, ни о месте встречи.
— Его забывчивость заразительна, — пробормотал арандамарец.
Проклятие — ждать без надежды. Ты не придешь. Сколько бы я ни звала. Но снова упрямо вглядываюсь в черное небо над южными горами. И кажется, что слышу, как воздух свистит под могучими крыльями, как из плотной, непроглядной тьмы ты возникаешь передо мной.
Майское полуденное солнце заливало ярким светом дворец, крепостные стены и серые полированные плиты площади перед главной лестницей. Оно обрушивало на город слепящие лучи, стремясь наверстать упущенное за ненастную зиму. Свет нещадно бил в глаза, отражаясь от гладких белых камней, изгоняя тени. На площади дворца шумела нарядная толпа. Она колыхалась, гудела, бурлила. Лишь изредка сквозь буйную пестроту одежд пробивалась то здесь, то там чернота. Словно в переливающемся под солнечными лучами море из меняющей цвет воды поднимались темные вершины островов. Разноцветными искрами сверкали драгоценности. Ароматы духов и благовоний, смешиваясь, образовывали новые, волнующие сочетания запахов.
В толпе были приглашенные на праздник знатные раэнорские семейства: пожилые, строгие дамы, насмешливые девицы, кокетливые красавицы, томные юноши, надменные мужи и бодрые старики. Тут же толпились иноземцы и посольства соседних держав со свитами. Все они разговаривали, шутили, смеялись, многозначительно переглядывались, высматривали знакомых и без стеснения их окликали. Но время от времени каждый посылал нетерпеливый взгляд в сторону широкой белой лестницы и высоких, наглухо закрытых черных дверей, на стражников, двумя рядами стоявших у подножья лестницы и оцепивших площадь позади гостей.
Тут ожил колокол на Сторожевой башне. Низкий, густой звон плыл в теплом воздухе, разносясь далеко за стенами дворца, слышный даже в полях за городом. Когда отзвучал последний удар, толпа, притихнув, замерла. Все взгляды были прикованы к черным дверям. Они внезапно распахнулись, из глубины показались юноши-герольды в белых туниках. Расположившись парами по обе стороны лестницы, они на секунду застыли, похожие на изящные статуэтки из мрамора. Позолота одежд горела на солнце. Через миг они, как один, поднесли к губам трубы. Их чистый, звонкий, призывно-торжественный зов был услышан. На лестнице появился церемонимейстер, замер на верхней ступени, и в звенящей тишине прозвучал его резкий голос:
— Княгиня Раэнора Элен Раэниэль!
В черном провале дверей на фоне белоснежных стен дворца неожиданно, словно по волшебству, возникла яркая, изящная фигурка. На миг замерев, окинув взглядом людское море внизу, княгиня легко сбежала по широким ступеням. Ее развевающееся зеленое платье трепетало при каждом шаге. Белый, почти прозрачный плащ летел за ней. Блеск золотых нитей, вплетенных в тяжелые черные косы, бросал вызов лучам дневного светила. На лице княгини играла веселая, чуть насмешливая улыбка. В ней и следа не осталось от вчерашней надменной, суровой правительницы.
Слева от княгини, отстав от нее шага на три, торопливо шел Ирлинг в длинной пунцовой рубахе, перехваченной позолоченным поясом. Короткий темно-вишневый плащ развевался у него за плечами. Вспыхивали на солнце золотые застежки на высоких, из винно-красного сафьяна, сапогах. Его щеки горели от смущения, но широкая, добрая улыбка и выражение больших, наивных темно-голубых глаз ясно говорили о том, что юноша был доволен и собой, и окружающим миром. Справа, почти вровень с госпожой, шел Румиль. Он, как всегда, был мрачен. Не повлиял на строптивца даже разговор с княгиней, накануне выговорившей ему: