А на последней, четвертой ступеньке у нее потекла кровь из ран на руках, и ногах, и в левом боку, и на голове, она упала на приступок у лестницы и истекла кровью; и немного вроде потеряла крови, а душа отлетела.
Так Сигнарова Рут никуда и не уехала.
И был злой дух, один из самых безжалостных, не чета тем, что на поверку оказываются почти что добрыми, и дух тот неотступно следовал за Буддой, наделенным мудростью, и сторожил его.
Он видел, как возрастает мудрость и добродетельность Будды, как сердце его переполняется добротой и справедливостью, как питает его любовь, и в своей неизбьшной злобесовости решил злой дух: если Будду не остановить, не поставить на колени, то своей мудростью и добротой он спасет человечество.
Тогда задумал он — он, ибо этот дух был мужского пола, у него была душа мужчины, и если б он воплотился, то получил бы алчное мужское тело, — подвергнуть Будду такому искушению, которое непременно доводит до падения: заставить выбирать из двух зол.
Он обернулся соколом, голодным, страшным соколом, и налетел на одну из голубок поднебесья. И стал преследовать ее, и погнал голубку к Будде, который в тот час сидел под миндальным деревом, и этот злой дух-сокол вскочил на голубку и стал терзать ее на глазах у Будды, а птица билась, как разрывающееся от смертельного страха сердце, она ощущала каждой клеточкой мучительный конец, когда отвратительные когти и безжалостный клюв раздерут в клочья ее плоть, и из последних сил голубка напрягла свои немощные крылышки и кинулась на колени к Будде, на его гигантские, но размякшие от доброты и сердечности колени.
И Будда прижал голубку к груди.
Тогда сокол подлетел к Будде и прокричал:
— Ты зачем отнимаешь мою добычу?
— Она сама нашла меня, — ответил Будда.
— Отдавай птицу, — потребовал сокол. — Она моя.
— Я чувствую, как колотится ее сердце, — сказал Будда.
— Или она умрет, или я, — не отступался сокол.
— В небе много голубей, — заметил Будда.
— Я гнал эту голубицу долго и издалека, у меня нет больше сил, — отрезал сокол. — И теперь или я, или она. Выбирай.
— Жизнь полна противоречий, — сказал Будда. — Если бы ты бросился мне на колени, я бы полюбил и тебя тоже.
— Горькая правда такова: или я подохну с голоду, или голубица умрет в моих когтях.
Потом сокол добавил:
— Смерть ужаснее всего на свете.
— Нет, — возразил Будда, — смерть приходит и проходит, приходит и проходит.
— Моя судьба в твоих руках, — сказал злой сокол.
— Проси у меня чего хочешь, только не проси голубку, — сказал Будда.
Он чувствовал, как ее сердце бьется о его грудь.
— Тогда отдай мне столько твоей плоти, сколько весит голубица, — потребовал сокол.
Тут рассмеялся Будда, и смех его говорил: что значит кусок моего немощного тела в сравнении с разрывающимся от страха сердцем!
И сей же миг с небес спустились весы с двумя чашами, и Будда осторожно и нежно взял голубку и посадил на одну из чаш, которая тотчас ушла вниз.
А Будда вынул нож и отрезал от своего круглого живота кусок мяса величиной с голубку и положил его на другую чашу. Весы не шелохнулись.
— Ты легкий и несытный, — обиделся сокол.
— Что знаешь о тяжести и легковесности ты? — вздохнул Будда.
— Я разбираюсь в этих вопросах очень хорошо, — заявил сокол.
И Будда отрезал еще кусок: мощную мышцу со своего левого бедра, и положил его на чашу. Весы не качнулись.
— Тугой ты человек, прижимистый, — .возмутился сокол, — так по крохам себя не отдают.
— Я всегда знал, что моя жизнь немного стоит, — вздохнул Будда, сердце его переполняли счастье и отчаяние. И он отдал плоть с правого бедра и обе икроножные мышцы, но чаша с голубкой мертво стояла внизу.
— Если бы не моя зловредность, я б тебя пожалел, — вымолвил сокол.
— Не будь зловредности, и сострадание стало б ни к чему, — откликнулся Будда.
Теперь он в отчаянии орудовал ножом с безоглядным пылом, известным лишь любящим божественно и невыносимо горько; шматок за шматком швырял Будда на чашу весов, жилу за жилой, связку за связкой, слизистые, мягко усмехающиеся губы, щеки, скрюченное судорогой мужское начало, ногти, уши — все, все отдал он на небесные весы жестокости.
Но голубка была тяжела как прежде, изнемогая от страха и ужаса, она, однако, лежала в своей чаше на диво спокойно.
И сокол сказал:
— Нет, Будда, ты слишком жаден, труслив и расчетлив, тебе никогда не спасти мою маленькую голубку!